Алеша! Какой ты скучный! – говорила молодая.
– А уговор, Глаша? – напоминал Алексей Петрович. – У нас уговор, тетенька, – говорил он Анне Федоровне, – такой уговор, что если я в час не успею поцеловать у ней ручек сто раз, так в следующий час имею право целовать их хоть тысячу раз.
Анна Федоровна слушала, а ни слова в ответ, ни улыбки, даже не взглянула ни разу, – глаза в землю у ней опущены. Ни о чем она не расспросила молодых, ничего у них не похвалила, а у них было очень хорошо. Дом большой, светлый, отделан и убран заново, все как с иголочки; под окнами у них цвели розаны, белая акация, сирень… И день этот выдался чудесный – ясный, жаркий. Дом стоял на горе; по горе сад старый, густой; под горою река гремела по камням.
Да ничто, ничто не веселило Анну Федоровну. Заметил даже Алексей Петрович и спросил у ней:
– Что с вами, тетенька?
Анна Федоровна печально ему улыбнулась и ответила:
– Поживи-ка с мое, Алеша, узнаешь!
– Так отчего ж вы невеселы? Отчего невеселы? – пристал к ней Алексей Петрович.
– Где ж мне на старости лет так веселиться, как вам, молодым. Когда-то веселилась и я, теперь вы мое место заступаете, а мне уж умирать пора!
Такого мрачного ответа молодые не ожидали: они на время умолкли; потом опять пробовали тетеньку развеселить, да никак не удалось им, и они перестали хлопотать.
Сели обедать. Анне Федоровне в каждом кушанье слышался ананасовый дух; все ей казалось приготовлено как-то особенно. Но не хотела она спрашивать, да не выдержала, спросила:
– Что, у вас теперь новый повар?
– Нет, прежний, – отвечал Алексей Петрович. – А что, обед лучше, чем бывало? Это вот кто хозяйничает.
Он на жену показал.
– Я слышала, что вы, Глафира Ивановна, большая хозяйка, – сказала Анна Федоровна.
– Ах, какая хозяйка! – вскрикнул Алексей Петрович. – Она и вам даже не уступит, тетенька.
Глафира Ивановна смеялась.
– Она такие пирожки сочиняет, такие подливки, что ум за разум заходит… Расскажи-ка, Глаша, какие ты вчера пирожки сочинила?
– Вот еще! Есть что рассказывать!
– Расскажи, Глаша! Расскажи тетеньке!
Анне Федоровне точно холодная иголочка входила в сердце.
– Да зачем же? – промолвила она. – Не принуждай к этому Глафиру Ивановну.
– Тетенька, – сказала Глафира Ивановна, – зачем вы меня Ивановной зовете? Он – Алеша (она кивнула на мужа), так я – Глаша.
Анна Федоровна вдохнула, поглядела сперва в левую, а потом в правую сторону, а потом опять опустила глаза в землю.
– Вы меня Глашей зовите, тетенька, – просила ее Глафира Ивановна.
– Нет, Глафира Ивановна, это невозможно.
– Да отчего же, тетенька?
– Да так, Глафира Ивановна.
– Пожалуйста, тетенька! Алеша, проси. Что ты все только глядишь! Лучше попроси тетеньку.
– Тетенька!
