не приходило на ум, что для того, чтобы иметь детей, надо сперва обзавестись мужем.
Заметив мое смущение, Авани пересекла коридор и взяла мою ручку в свою ладонь.
– Не волнуйся. Вскоре все закончится.
В золотистом сиянии светильников она стала похожа на Лакшми, богиню богатства и красоты.
Но крики мамы не смолкали в течение двух дней. На вторую ночь тетя возвратилась к себе домой, подчинившись воле своего супруга. Он решил, что жена и так у нас задержалась.
– Сита, – обратилась ко мне тетя, стоя на пороге перед тем, как покинуть наш дом.
Голос ее был таким же низким, как грозовые тучи, ползущие по небу.
– Береги маму. Делай то, что говорит повитуха. Не задавай лишних вопросов.
– Эша-Маси, а вы не можете остаться еще на одну ночь?
– Извини, Сита.
Ее глаза наполнились слезами. Она не хотела покидать нас.
– Если я смогу, то приду в гости на следующей неделе.
Отец шел рядом с ее паланкином. Он проводил Эшу-Маси до дома ее мужа, стоявшего на противоположном конце Барва-Сагара. Я смотрела им вслед. Когда паланкин скрылся из виду, я почувствовала, что позади меня стоит бабушка. Так человек ощущает присутствие животного, от которого исходит угроза. Она схватила меня за плечо.
– Ступай в комнату матери и не выходи оттуда, пока она не родит.
Если бы бабушка приказала мне сделать что-нибудь другое, что угодно, но другое, я бы с радостью подчинилась, но от мысли, что придется идти в темную душную комнату, у меня перехватило дыхание и защемило в груди.
– А если что-то случится, вы придете, дади-джи?
Лицо бабушки, словно вырезанное из тика, оставалось невозмутимым. Я однажды «сказала» об этом отцу. Вместо того чтобы отчитать меня, он рассмеялся. Потом я «заявила» ему, что мамино лицо сделано из кедра. Эта древесина мягче, и по ней легче работать резцу. Его же лицо – кипарисовое. Папа немного растерялся. Он знал, что я не могла видеть кипарисовое дерево. Я напомнила ему, что Грумио из «Укрощения строптивой» у Шекспира говорит, что хранит свои самые дорогие вещи в сундуках из кипариса.
«Ты самая большая моя ценность».
Отец выглядел озадаченным, словно то, что я ему сообщила, было верхом оригинальности.
На следующий день после нашего «разговора» я нашла у себя на кровати книгу. Она, должно быть, стоила немалых денег. На кожаном переплете я увидела тисненое изображение Сарасвати, нашей богини искусств. Страницы были тщательно разрезаны и оказались совершенно чистыми.
«Конечно, они пустые, Сита. Они твои».
В уголках папиных глаз лучились морщинки. Ему с трудом удавалось не расхохотаться.
Я не понимала.
«Чтобы записывать свои мысли. В Англии это зовется дневником, – чертил он пальцем у меня на ладони. – Ты очень умная девочка».
Я бы меньше удивилась, если бы отец подарил мне слона и сказал, что я должна его дрессировать.
