Например, попросить что-то не делать, что тебя раздражает. Не важно почему, не важно, что это твой стыд и вообще твоя какая-то «заморочка» – ты можешь попросить. Например, попросить при тебе не заправлять брюки в носки. Сказать, что сама не знаешь почему, но очень злишься на это. И позаботиться о себе таким образом. Более честный и более «рисковый» вариант, потому как ребенок может и не согласиться выполнять просьбу. Или не сможет ее выполнить, как в случае неконтролируемых реакций, таких как обгрызание ногтей или нервные тики, например.
Еще один вариант – это как-то разбираться без вовлечения ребенка со своими сильными чувствами. Потому что ребенок-то здесь ни при чем. В этом варианте мы берем ответственность за то, что происходит с нами, и не перекладываем ее на ребенка.
Как разбираться? Мне бы хотелось дать простой рецепт, но его нет. Этот вариант самый сложный и самый долгий. Помогать себе справляться со всем ворохом чувств и ожиданий гораздо труднее, чем что-то делать с ребенком. Помощь психолога здесь может быть хорошим подспорьем.
В случае со стыдом важно находить того, с кем можно говорить о «стыдном». Того, кто примет и с кем легче самому будет принять собственное несовершенство. Ну и важно смотреть, как раз за разом пытаешься впихнуться в какую-то «нормальность», как стараешься быть хорошей для окружающих, как боишься, что плохо оценят, что отвернутся. Возможно, долго просто учиться это замечать.
И в конце концов в какой-то момент дорасти до того, что можно быть разной, можно быть несовершенной, ненормальной, странной. И ребенок может быть разным, и мнение окружающих не вызывает уже такого ужаса.
Мы говорим о стыде, потому что мы свой стыд часто заменяем раздражением на детей. Давай еще скажу о том, что может скрывать раздражение или злость.
Я помню, меня очень раздражала осторожность Паши, когда ему было года полтора-два. Что он не кидается «безбашенно» кататься с любых гор, а постоит, посмотрит, отойдет. И очень мне уж хотелось с этой его осторожностью что-то поделать.
Что это значило для меня, что он слишком осторожный? Для меня это означало тогда, что он не «слишком мужественный» (в два-то года!). А что означало для меня, что он не «слишком мужественный»? Что он не сможет защитить себя в случае угрозы. И это приводило меня в состояние сильнейшей тревоги, что жизнь моего сына может оказаться в опасности, что с ним может что-то случиться и т. д. и т. п. Но это была моя тревога, основанная на моем опыте, когда со мной «что-то случалось». И это было мое собственное непринятое бессилие и беспомощность, которые я все пыталась через Пашу контролировать. А Паша-то здесь ни при чем.
Вообще, и в случае со стыдом, и в случае с чрезмерной тревогой, подмена их злостью часто является свидетельством наших, родительских, «детских травм». Когда какой-то пугающий нас опыт невозможно было прожить и получить сочувствие и поддержку, то испуганный «ребенок» так и остается внутри нас и очень боится повторения этого опыта. И еще возникает
