Лёля ринулась к столу, схватила обе вазы с салатами и опустошила их в унитаз. Вымыла посуду, но запах не исчезал.
Лёля открыла все окна, вынесла ведро с кальмаровыми внутренностями в мусоропровод – и здесь ее настиг новый приступ рвоты.
Лёля не помнила, как вернулась в квартиру, как прошла ночь. Сохранились в голове какие-то обрывки: она тупо убирает со стола, снова и снова склоняется над унитазом, корчится на полу от резей в пустом желудке, перегибается через балконные перила, подставляя лицо под дождь в надежде, что хоть это даст ей облегчение… Да нет, пожалуй, она должна была благодарить свои страдания, потому что они не оставляли сил думать. Все, что она могла теперь сделать с собой и своей жизнью, – это дождаться утра, поехать прямо к восьми, к началу приема, в женскую консультацию и взять у докторши с фиолетовыми волосами направление на аборт. Что характерно, та не сказала ни слова против, а пожилой медсестры не было в кабинете.
Ну и слава богу!
Дмитрий. Май, 1999
Дмитрий вскинулся, ошалело зашарил по бедру. Потом, спохватившись, нашарил джинсы, висевшие рядом с диваном, на стуле. Пейджер зуммерил как-то особенно громко, бесцеремонно взрывая сонную, уютную тишину.
Нет, Степашка Разумихин спокойно сопит на своей раскладушке, и в другой комнате, где спят Юра, его жена и малышка, тоже тихо. Телефон молчит. Значит, не тревога, иначе Юре позвонили бы первому. Но ведь уже за полночь, кого это разбирает в такую пору?
Дмитрий попытался вспомнить, есть ли над диваном бра, но не смог. Ладно, хватит испытывать крепость Степашкиного сна. Он бесшумно поднялся и босиком, в одних трусах прокрался из комнаты, сжимая в одной руке пейджер, а другую выставив, чтобы не врубиться в темноте в какую-нибудь мебель. Ощупью добрался до кухни, включил свет.
Затейливая люминесцентная лампа зажигалась, разноголосо пощелкивая, долго, не меньше минуты. Дмитрий стоял, слепо моргая. В кухне пахло тестом: разумихинская жена Алена грозилась на завтра пирогами… Удивительно уютная женщина, рядом с такой мгновенно отходят, как бы перегорают горести минувшего дня. Дмитрий вспомнил, в каком состоянии он был, когда Юра привез его к себе домой, – и как быстро успокоился, сидя в этой веселенькой, разноцветной, тесноватой кухоньке, так непохожей на хирургическую белизну того «помещения для приема пищи», где иногда что-нибудь скучно варила его квартирная хозяйка. Теперь бывшая, слава богу!
Дмитрий конфузливо улыбнулся. Все-таки оклемался, значит, если случившееся уже кажется ему смешным. Да, наверное, это и было смешно с самого начала: Иосиф Прекрасный, полуживой от усталости и тягостных мыслей (он только что вернулся с той жуткой аварии на шоссе, и его ладони еще помнили мертвую тяжесть детского тела), стоит под душем, как вдруг открывается дверь и на пороге возникает… как бишь ее звали по Библии, ту распутницу? Да никак – просто «жена господина его». Она, стало быть, и возникает, в упор глядя на голого парня. Означенный Иосиф в растерянности захлопал глазами, не догадавшись
