утомленный долгим скитанием,Ложись сюда, под сенью лавра,
Чаш не щадя, для тебя хранимых.
Последний совет он исполнял добросовестно – «чаш» он не щадил и каждого гостя спрашивал: «Чего хотите? Шампанского, „асти спуманте“ или хорошего „сотерна“?» Такое предложение бывало приятно в жаркие дни, под зыбкой тенью веранды, обвитой ползучими розами. Истома обнимала присутствующих; разговор увядал. Княгиня в черном длинном платье сидела в глубоком кресле; ряды жемчужных нитей лежали на впалой груди. Булька, в шелковом сиреневом халате с подкладкой цвета настурций, с сапфировыми пуговицами, нервно обмахивается опахалом. Старушка начинает клевать носом; вдруг пробуждает ее предприимчивый голос сына:
– Мама, заставим неаполитанцев петь.
– Ну что ты, Булька! Среди бела дня.
– Ах, мама, при чем тут час или время года! В том и прелесть музыки, чтобы слушать ее, когда хочется.
– Булька! Ты не понимаешь, что ты говоришь. Именно потому, что ты хочешь слушать музыку среди бела дня, ты доказываешь, что ты музыку совсем не понимаешь, не чувствуешь.
– Совсем нет, напротив, – вы не чувствуете музыку, если можете ее слушать только в определенные часы.
– Булька!! Ты не знаешь, что ты говоришь!
– Может быть, но вы отлично знаете мои чувства.
– А главное, ты не думаешь о других. Ты забываешь, что эти несчастные люди устали. Все итальянцы днем спят.
– Совсем они не устали. Вчера они не пели, вы отлично помните, я им играл. А завтра я уезжаю и их не беру с собой, оставляю их вам, чтобы вам не было без меня так скучно. Так дайте же мне еще раз до отъезда их послушать.
– Ну, хорошо, Булька. Только что-нибудь действительно хорошее.
Но здесь они никогда не сходились: когда ему хотелось «Santa Lucia», она требовала «Addio, bella Napoli», и наоборот…
Он пережил мать несколькими годами. Умирая, он надел халат матери и потребовал, чтобы в нем его похоронили. Под лавром сходились они и в могиле сошлись… После смерти матери и сына огромное наследие распылилось по бесчисленным родственникам; но странно: все умирали в ту самую минуту, как прикоснутся к своей части. Остались наконец две племянницы, и они все это поделили, но с такой безрассудной «справедливостью», что серьги, например, делились одна одной, другая другой, чудные кружева разрезались пополам. Так был разорван на две части оставшийся после княгини Воронцовой рукописный том ее записок… Виллу «Маргерита» купил известный английский журналист Лабушер.
Одно время во Флоренции жило довольно много русских. В 1883 году жизнь была очень веселая, беззаботная. Самый гостеприимный был дом старика генерала Краснокутского. Он был женат на Анне Григорьевне, княжне Голицыной, милой, прелестной женщине, неимоверно толстой, с удивительно милым характером; мать многочисленного семейства, она сама была ребенок, более ребенок, чем самая младшая из ее дочерей. Она прелестно пела; из этого огромного тела выходил голос
