с этим. Ты в самом деле не сумеешь дать мне еще немного денег? Пусть не сейчас, а в конце месяца или хотя бы вначале следующего?
– Нет, дорогая, не сумею. Возможно, ближе к Рождеству, но и тогда весьма и весьма маловероятно. Пока же – ни при каких условиях. Ни одного свободного пенса.
– Папа! Но так ужасно жить, не платя долгов. Это ведь нас позорит! Когда в последний раз приезжал мистер Уэллен-Фостер (мистер Уэллен-Фостер служил епархиальным надзирателем), его жена обегала весь город, расспрашивая, как мы проводим время, какой у нас стол, сколько мы покупаем на зиму угля и все, все, все. Она всегда высматривает и выпытывает. Она узнает, что мы так много задолжали!
– Однако это, надо полагать, наше личное дело? Мне не совсем понятно, при чем здесь миссис Уэллен-Фостер или иное стороннее лицо.
– Но она растрезвонит о нас повсюду и еще приукрасит! Ты ведь знаешь, какова миссис Уэллен-Фостер: старается в каждом приходе набрать о священнике всяких постыдных сведений, чтобы потом каждую мелочь пересказать Епископу. Не хочу отзываться о ней плохо, но, честно говоря, она…
Почувствовав, что «честно говоря» сказать хотелось очень плохо, Дороти замолчала.
– Она – мерзейшая особа, – ровно произнес Ректор. – И что же? Слышал ли мир о таких женах епархиальных надзирателей, которые не являлись бы мерзейшими?
– Ну, папа, мне не убедить тебя, насколько все серьезно. Пойми, пожалуйста, через неделю нам просто не на что будет существовать. Я даже не знаю, где взять мяса сегодня на обед.
– Ленч, Дороти, ленч! – поправил Ректор с некоторым раздражением. – Я настоятельно просил бы тебя оставить вульгарную привычку называть ленч «обедом».
– Хорошо, папа, – ленч. Но где мне все-таки достать мясо? Я не посмею опять просить у Каргила.
– Пойди к другому мяснику. Как там его зовут? Салтер? И позабудь ты наконец об этом Каргиле. Он знает, что ему заплатят рано или поздно. Бог мой, вокруг чего такая суета! Разве не все порядочные люди должны своим поставщикам? Прекрасно помню, что, когда я учился в Оксфорде, за отцом числились какие-то его оксфордские счета тридцатилетней давности. А старина Том – Том являлся кузеном Ректора, баронетом, – имел долгов на восемь тысяч, пока не получил по завещанию. Он сам мне презабавно рассказывал об этом.
Больше ждать было нечего. Если уж появлялся «кузен Том» и вспоминалось «когда я учился в Оксфорде», кончено. Это означало, что отец снова в краях утраченного «золотого века» и там, конечно, ни пяди для столь низменных материй, как счета лавочников. Случалось, моменты отказа от презираемой действительности шли длинной непрерывной полосой и Ректор совершенно забывал, что он стареющий нищий священник провинциального прихода, а вовсе не юный отпрыск знатного семейства, наследник фамильных латифундий. Аристократизм воистину был у него в крови. И разумеется, пока он жил (кстати, совсем неплохо) в мире собственных благородных грез, Дороти в одиночку
