мёртвым. Не то потащили бы в полон как есть, с переломанными ногами, или хуже того: закололи бы, побрезговав моей увечностью.
Ещё долго говорил Миронег, бормотал молитвы, пел псалмы. Мало что не весь часослов знал назубок родич черниговского князя. Время от времени Миронег, истошно стеная, уползал куда-то. Бывало, он отсутствовал подолгу. Тогда Твердята испытывал страх, великий, всеобъемлющий, такой, что заглушает любую боль. Да и боль с течением времени немного притупилась и из Божьей кары превратилась в досадную, вечно ноющую докуку. Твердята снова, в который уже раз, попытался открыть глаза. На этот раз его попытка не оказалась тщетной – он увидел синее, испещрённое белыми барашками облаков небо, полузакрытое густой сенью невысокого деревца. Где-то неподалёку текла вода. Чутким слухом Твердята внимал её плеску. Он пытался повернуть голову, страстно желая узреть своего товарища, Миронега. Попытка оказалась тщетной. Стоило лишь немного шевельнуться, как острая, раскалённая докрасна спица вонзилась ему в макушку. Боль пронзила его насквозь, достигнув пяток, и не думала униматься. Пытка! Неужто его пытают? Твердята застонал, но ему достало мужества не сомкнуть веки. Тут же синий свод небес закрыло страшное, покрытое успевшими пожелтеть кровоподтёками лицо. Ощипанная, побуревшая и слипшаяся борода, осунувшееся, искажённое гримасой боли лицо. Левое ухо Миронега повисло до самого плеча гнилым капустным листом.
– Капуста!
– Подыхать скоро начнём, старинушка, – борода раздвинулась, явив взору Твердяты кровоточащие десны.
– Ты почитай, милостивец…
– Я почитаю, а пока… – он внезапно умолк, а Твердята лежал себе тихо, перемогая боль и надеясь, что товарищ его безотлагательно примется за часослов. Внезапно свет дневной померк. Но теперь Твердята знал, что это не слепота. Просто Миронег прикрыл ему лицо. Но зачем?
– Давай-ка возблагодарим друг друга, купец, – проговорил Миронег, и Твердята как-то понял, что тот морщится от боли, что и Миронегу ныне солоно. – Давай покаемся и попросим прощения. Молчишь, купец? Эй, не молчи!
И Миронег потряс Твердяту за плечо. Тот застонал тяжко, шевельнулся, отозвался.
– Да за что благодарить-то? Перед кем каяться?
– Друг друга благодарить! Друг перед другом каяться! – горячо зашептал Миронег. – Посмотри: голая степь кругом, ни жилья, ни кустика. Всё мертво, и мнится мне, будто и я сам уж мертв. Но лишь склоню голову к земле, тотчас слышу странный гул. Только начну забываться сном, а гул вот он: тут как тут. Я тогда я разумею: не мертва степь! Есть ещё надежда. А как ночь настанет, смотрю на звездное небо, потому что звёзды – светильники Господни, вот они, со мной.
– Скажи мне, что со мной? Почему я почти ослеп? Почему руки не могу поднять? – прохрипел Твердята.
– Всё в руках Божьих, – отозвался Миронег. – У меня переломаны ноги. Да так, что не подняться, ни ползти, уподобившись ужу, я не могу, а у тебя…
– Ну?!
– Лицо…
