оплачивается!..
Но вернёмся в Кенсингтонский дворец.
– Полицейский, – вспоминает Никита Дмитриевич, – отвёл меня в комнату охранников. А там меня стали допрашивать. Я сказал, что пришёл на чай по приглашению герцогини, на что мне разумно возразили, что зачем же тогда надо было прыгать через ограду. Ответ мой показался им не очень убедительным. Они позвонили герцогине и, в конце концов, впустили меня во дворец. К моей большой радости, герцогиня Марина была занята беседой с Артуром Рубинштейном, который ей что-то оживлённо рассказывал, а затем сел за рояль и стал божественно исполнять Шопена. Это помогло мне замять неловкость моего нетрадиционного прихода и объяснения. Я подсел к её дочери, принцессе Александре, и стал ей рассказывать о своём первом годе учёбы в Оксфорде. Спустя полчаса к нам присоединилась двоюродная сестра Александры, княгиня Елизавета Павловна Югославская (дочь Ольги, сестры Марины). Я пригласил их обеих в следующую субботу в Оксфорд на скачки. Обе приехали. Александра решила возвратиться в тот же день, а Елизавета осталась ночевать в гостиной в доме моей крестной, у которой я к тому времени снимал комнату…
Теперь пришло время рассказать о знаменательном дне, когда крёстная мать, Катерина Ридлей, взяла с собой в Лондон молодого князя на великолепную выставку, посвященную «Сезонам русского балета» Сергея Дягилева. До этой выставки Никите, жившему в Болгарии, в картинных галереях бывать не приходилось. Их в Софии попросту не было. Он посещал балет, оперу, драматические театры, а до изобразительного искусства дело так и не дошло. Между тем, можно считать, замечательный коллекционер Лобанов-Ростовский, без преувеличений, родился именно на этой выставке. Вот его свидетельство:
– Я был поражён красотою того, что мне пришлось увидеть: этой театральностью, буйством лубочных цветов, всей этой «русскостью», что имела такое важное значение для моих всё-таки «не западных» глаз. Как зачарованный смотрел я на эти работы и как-то в один миг решил, что в моей жизни обязательно настанет такой прекрасный день, когда подобные работы станут моими.
Во время одной из наших встреч с Никитой Дмитриевичем я не скрыл своё удивление: откуда такой мощный сигнал не просто наслаждения высоким искусством, а желания приобрести. Конечно, он знал, что русские писатели и композиторы оказали огромное влияние на западноевропейскую литературу и музыку Никита Дмитриевич не представлял себе, что частью этого влияния было также изобразительное искусство, а именно, иконопись, театральный дизайн и авангард. И вот теперь, обогащенный этим новым знанием, он вдруг почувствовал: хочу не только видеть, но иметь!
Кто знает, может быть, идею владения произведениями живописи подогревала дружба с сестрами Бориса Пастернака – Лидией (в замужестве Слейтер) и Жозефиной (в замужестве сохранила фамилию Пастернак), живших в Оксфорде. Они познакомили Никиту с искусством их отца, русского импрессиониста Леонида
