колебался:
– Сдается мне, я где-то видел это лицо; только в таком виде сразу не разберешь.
Затем он вдруг воскликнул:
– Да это господин Поль!
– Кто такой господин Поль? – спросил его товарищ.
Первый заговорил снова:
– Господин Поль Барон, сын сенатора, тот молодчик, который так был влюблен.
Другой добавил философским тоном:
– Ну, теперь конец его веселью; а жалко все же, особенно когда человек богат!
Мадлена рыдала, упав на землю. Полина подошла к телу и спросила:
– А он наверно умер? Окончательно?
Лодочники пожали плечами.
– Еще бы! Столько времени прошло!
Потом один из них спросил:
– Ведь он жил у Грийона?
– Да, – отвечал другой, – надо отвезти его туда, нам заплатят.
Они снова вошли в лодку и отчалили, медленно удаляясь: течение было слишком быстрое. Вскоре женщины уже не могли их видеть с того места, где стояли, но им долго еще были слышны равномерные удары весел по воде.
Полина обняла бедную, заплаканную Мадлену, лаская ее, целуя и утешая:
– Ну, что же делать? Ведь это не твоя вина, не правда ли? Разве помешаешь человеку делать глупости? Он сам этого захотел. Тем хуже для него, в конце концов!
И она подняла Мадлену с земли.
– Пойдем, дорогая, пойдем ночевать к нам, на дачу: тебе нельзя возвращаться к Грийону сегодня вечером.
Она поцеловала ее снова.
– Вот увидишь, мы тебя вылечим, – сказала она.
Мадлена встала и, все еще плача, но уже не так громко, склонила голову на плечо Полины, словно укрывшись в более интимное и надежное чувство, более близкое, внушающее больше доверия. И она удалилась медленными шагами.
Маррока
Друг мой, ты просил сообщать тебе о моих впечатлениях, о случающихся со мною происшествиях и, главное, о моих любовных историях в этой африканской стране, так давно меня привлекавшей. Ты заранее от души смеялся над моими будущими, по твоему выражению, черными утехами, и тебе уже представлялось, как я возвращаюсь домой в сопровождении громадной черной женщины, одетой в яркие ткани и с желтым фуляром на голове.
Конечно, очередь негритянок еще придет: я уже видел нескольких, и они внушали мне желание окунуться в эти чернила. Но для начала я напал на нечто лучшее и исключительно своеобразное.
Ты писал в последнем письме: «Если я знаю, как в данной стране любят, я сумею описать эту страну, хотя никогда ее и не видел». Знай же, что здесь любят неистово. Начиная с первых дней чувствуешь какой-то огненный трепет, какой-то подъем, внезапное напряжение желаний, какую-то истому, целиком охватывающую тело; и все это до крайности возбуждает наши любовные силы и все способности физических ощущений – от простого соприкосновения рук до той невыразимо властной потребности, которая заставляет нас совершать столько глупостей.
