напоследок напомнил Ткаченко.
Проводив гостей до калитки, Судьина тихо с ними простилась.
– Ну, что, ты куда? – спросил Ткаченко у Григория, подходя к своей машине.
– Домой поедем, – ответил тот, махнув головой в сторону машины отца, который все это время терпеливо ждал его в переулке.
– На визитку, – подойдя, протянул полицейский маленький клочок обычной бумаги, – возьми, возьми, – произнес он в ответ на слова Сомова, что они уже обменялись телефонами. «Уважаемые жильцы! Ваш дом…», прочитал Сомов на странной осьмушке стандартного листа. Они попрощались.
Григорий всю дорогу молчал, пока они возвращались в свое село. Сомов-старший и сам не был расположен к разговорам, проведя весь день в разъездах. В доме родителей он в какой-то задумчивости провел весь остаток дня. Утром Сомов сел в тот же автобус, что привез его из столицы и, простившись с родителями, уехал в Москву.
«Не представляю, о чем писать. Обычная история с городским помешанным и шаровой молнией. Пострадавших, по большому счету, никаких, опасности для жизни или какого-то общественного резонанса – нет», – думал Григорий, сидя в кресле автобуса. Сочинять же историю ему не хотелось.
Подъезжая к Москве, он для себя решил, что покажет главному черновой набросок статьи и расскажет обо всем увиденном на месте. Не выходила из головы фраза Судьина, произнесенная им в больнице: «Я открыл ворота ада». Что его так напугало? Что он там такого увидел, стоя перед этим «счетчиком»?
Похоронка на отца пришла молодому токарю Тамаре Федун неожиданно. Хотя кто тогда ждал такого известия – никто. Тамара вернулась в общежитие завода со смены.
Подруги как-то особенно тихо сидят за столом у окна комнаты. Темнота этой небольшой комнатушки заводского общежития в эту вечернюю пору, кажется, соревнуется с сумерками за окном.
– Что без света сидите, девчонки, – спросила подруг Тамара, – темно уже.
– Тома, там тебе, письмо, на подушке, – сказала самая мягкая и ласковая Таня Сегаль.
– От папы?! – было бросилась Тамара к кровати. Но прямоугольник желтой бумаги с казенной круглой печатью как кипятком ошпарил ее, бросив в сторону от постели.
– Нет! Не может быть! Не надо! – прокричала она, сев на табурет и закрыв лицо руками.
К ней, вскочив со своих мест, подбежали подруги. Убрав похоронку, спрятав ее в тумбочку возле кровати Тамары, ее саму девушки уложили на постель. Тамара в голос рыдала, никого не стесняясь и не помня ни о чем. Подруги вышли из комнаты, с Тамарой осталась лишь одна Таня.
Тамара так и заснула, не раздеваясь, на подушке мокрой от горьких девичьих слез.
Утром она проснулась сама, чуть позже своих подруг. Села на постели. Память выдала воспоминания вчерашнего ужасного вечера.
– Где она? – обратилась она к Тане.
– Девочки, где похоронка, – спросила Сегаль у подруг, как-то споткнувшись о слово «похоронка».
– В
