и речь пойдет чаще о содержании, чем о форме. Но для отцов русской языковой революции гигантски значима форма! Я как-то внимательно читал «Былое и думы»[24], академическое издание, глядя в комментарий, и обратил внимание, что цитаты Герцена все неточны. Притом известна его гигантская память – тут итальянское слово, там французское, немецкое, русский стих… не будет же он всякий раз лезть на книжную полку и сверять цитату? Но что интересно – личные письма жены к себе он тоже переписал! Кажется кощунством: жена ушла от него и погибла, страшная драма. И что же, редактируя ее письма, Герцен опускал что-то ему неприятное? Нет! Вся правка связана с тем, как он внутренним ухом улавливает ритм фразы. Для него письмо должно быть выслушано, как симфония, – со своей увертюрой, сквозными мотивами, отступлениями. Это индивидуальная особенность таланта, одновременно философского и художнического.
Философия в русскую речь вошла ритмом. Важный момент русской речевой революции – новая стихия речевого существования. В ее рамках возникала связь отдельного человека и маленького кружка близких людей: сам-два, сам-пять – с Россией в контексте мирового процесса. Вот человек Белинский – как ни замечательны его статьи, переписка еще интересней. Люди его кружка пишут письма-исповеди тетрадями, на одном дыхании. Затрагивают все что угодно. Переходя от Бога к предметам, где принято ставить отточие, употребляют слова, неприличные в литературном обиходе.
У самого Герцена есть выражение логический роман[25]. Он считал, что мы еще только начинаем переживать – очень точное русское выражение! – свой логический роман. Так форма обращения мыслью к другому человеку (в контакте с немногими, на кого рассчитываешь, что поймут) – форма, близкая к существу художественного творчества, – плотно вошла в русское мышление. Эта языковая революция сделала возможным сближение философии с историей и личного поступка – с действием в масштабе России. Мы страна, где история с самого начала выступала как философия. Один человек, и от него сразу – Россия, соотнесенная с мировым процессом. Та к пошло от Чаадаева и разовьется у Герцена.
Вот ход русского сознания. Ставя цель, человек знает, что он ставит цель, и, зная это, он и себя подвергает сомнению как субъекта действия. Держит в поле умственного зрения, рассматривает себя как фигуру в историческом процессе. Может быть, очень маленькую фигуру, лишь частицу. Но частицу, соотнесенную с мировой сценой истории, с гигантским пространством развития.
16. Чаадаев ставит русский вопрос. Из невозможности – к соавторству Богу. Предреволюция одиночки
– Вопрос о России в обнаженной, мрачной форме пророческого откровения ставит Чаадаев, который считает, что она находится вне истории. Но не по типу Востока, до истории еще не дошедшего. Россия вне истории, поскольку была ввергнута в несамостоятельную близость средствами власти. Мы не проработали метаморфоз, которые прошел Запад. В русском исходном пункте Чаадаев видит не отставание, а искажение.
«Былое и думы» – мемуарное произведение А. Герцена. Начало работы над книгой датируется 1852 г., вскоре после смерти жены Герцена.
Логический роман – герценская формулировка для оценки жанра собственного творчества.
