Candles) С. Л. Сульцбергера, ведущего международного корреспондента и колумниста New York Times. Оказалось, что он описал эту самую историю тридцать четыре года назад, в 1950 г. Сульцбергер вспоминал: «Православные сербы всех политических оттенков подходили ко мне и сурово заявляли: «Степинаца следовало повесить. Именно он потворствовал убийству тысяч православных». Когда я вернулся в Загреб, ко мне подошли двое мужчин и сказали: «Ты американский журналист? Ты встречался с архиепископом (который в свое время сидел в коммунистической тюрьме)? Он прекрасный человек. Святой. Расскажи американцам, что он наш герой».
Когда я снова спустя пять лет оказался в Загребе, уже в 1989 г., вина или невиновность Степинаца все еще оставалась под вопросом. За три года до этого, в 1986 г., из Соединенных Штатов в Загреб был депортирован Андрия Артукович, бывший министр внутренних дел нацистского марионеточного государства Хорватия периода Второй мировой войны. Его должны были судить как военного преступника. Появление Артуковича на родной земле пробудило старые воспоминания, и коммунистические власти смогли отреагировать только плохо организованным судилищем в сталинском духе, которое воспламенило страсти, имеющие отношение и к Степинацу. Артукович, больной старик, был признан виновным и приговорен к смертной казни, но умер в заключении до того, как приговор успели привести в исполнение. Место его захоронения оставили в тайне: белградские коммунисты, в основном сербы, боялись, что хорваты превратят его могилу в место поклонения. Судьбой Артуковича стало бесчестье.
Наблюдатель мог заметить, как год за годом накапливалась ненависть. В конце 1980-х гг. масштаб дела Степинаца стал разрастаться, по мере того как позиции конфликтующих сербов и хорватов ужесточались под давлением нарастающей бедности, роста ежегодной инфляции в несколько тысяч процентов и собственно фрагментации Югославской федерации. Все чаще можно было слышать слово геноцид.
В ходе моего последнего визита в Загреб в 1989 г. появился новый фактор: публикация фрагментов личного дневника Степинаца в еженедельнике Danas. Дневники нашел местный историк Любо Бобан. Бобан, хорват, отказался говорить, когда и каким образом они к нему попали. «Это секрет», – сказал он мне в своем кабинете в Загребском университете и подчеркнул, что записи за наиболее острый период первой половины 1942 г. «таинственным образом исчезли». Он намекнул, что их может скрывать церковь. Опубликованные дневники, подлинность которых не подвергается сомнению, представляют Степинаца не в самом лучшем свете. Они показывают его как человека, который, несмотря на университетское образование, полученное в Риме, оказался под влиянием глубоких деревенских предрассудков и вполне серьезно относился к таким вещам, как масонские заговоры.
Я покинул собор и направился вдоль по улице к дому монсеньора Дуро Коксы, который великодушно меня принял, как и пять лет назад, хотя я даже предварительно не позвонил, чтобы договориться о встрече.
