style="font-size:15px;"> Крепкое, сильное пожатие горячей сухой руки, я вся, красная от смущения, сижу в кресле у стола.
А через стол на меня смотрит все время в улыбку сталинское лицо и такие умные глаза, видящие насквозь все самое сокровенное.
– Вы хотели мне что-то сказать?
– Я ничего не скажу, потому что я страшно боюсь и совсем обалдела, – пролепетала я.
– Ха-ха-ха, – засмеялся Сталин. И в смехе показались зубы. И все лицо, усеянное крупными рябинами, тоже засмеялось.
– Боитесь? Не надо бояться. Расскажите, почему Вы написали эту брошюру?
– А как Вы ее находите? – это я говорю.
Он похлопал рукой по моей рукописи, лежавшей у него на столе.
– Правдивая книга, в ней действительно показана жизнь фабрики. А откуда Вы знаете производство? В книге затронуты специальные вопросы, – спрашивает Сталин.
– Я жила в текстильных районах, и потом, я знаю некоторые производства…
– А что? – И он ближе наклоняется ко мне, и глаза смеются, смеются без конца. – В партию не берут?
Я заряжаюсь его весельем и отвечаю, улыбаясь: нет, не берут.
– Говорят, небось, буржуазный элемент?
Мне хочется его расцеловать, расцеловать каждую рябиночку, и я, улыбаясь во весь рот, повторяю за ним: буржуазный элемент.
– А как с комсомолом?
Я коротенько говорю о мужьях-коммунистах, у которых жены-комсомолки постепенно превращаются в домашних хозяек.
На минуту лицо его сереет и делается строгим.
– Да, в быту коммунисты часто бывают плохими учителями. Ну, ничего, это изживется. – И он снова смеется и, вставая, говорит: – Езжайте в совхоз, пишите правдивую книгу и собирайте людей. Ну, а что Вы теперь, не боитесь меня?
– Нет, – отвечаю я. – Разве можно бояться человека, который 20 минут подряд улыбался. А как же я буду собирать людей, я такая маленькая, – поднимаю я на него глаза.
– Маленькая, – говорит он с укором. – Раньше царей на престол сажали в 16 лет, а Вам уже 24, а Вы все маленькая. 24 года – это достаточный возраст. До свидания, товарищ, я предисловие Вам дам на днях. Пишите, работайте, до свидания.
– А кто меня пошлет в совхоз?
– После этой книжки Вам дорога открыта.
Опять моя рука растворяется в его сильном пожатии, и я выхожу. На пороге оглянулась. Сталин стоял, улыбаясь, подняв руку к усам. И вот таким улыбающимся, бесконечно добрым и ласковым я унесла его образ с собой.
Как прекрасно то, что в великих людях, до невозможного занятых работой, под кажущейся строгостью и резкостью скрыта такая бесконечная нежность, внимание и чуткость к людям.
Это трогает, это делает вождей, которых мы любим за их дела, делает их страшно близкими, родными, делает их живыми для нас…
А Сталин… Именно он, про грозность которого ходят легенды, – кто знал, что он сможет уделить столько внимания к начинающей писать
