не в этом. Свои песни он пел спокойно и размеренно, словно в глазу бури, которая расшвыривает всех остальных. Голос у него был таинственным, и слушатель проникался настроением.
Я раньше был большим поклонником Рики и до сих пор его любил, но такая музыка уже уходила. У нее не было ни шанса хоть что-нибудь значить. У такой музыки в будущем не было никакого будущего. Все это – ошибка. А не ошибка – призрак Билли Лайонса, вгрызаться в самые корни горы, ошиваться в Восточном Каире, Черная Бетти, линяем, цыпа. Вот что не ошибка. Вот что происходило на самом деле. Вот что могло поставить под вопрос все самоочевидное, замусорить пейзаж разбитыми сердцами, вот в чем сила духа. Рики, как водится, пел пергидрольные стихи. Написанные, вероятно, лично для него. Но я всегда чувствовал, что мы с ним близки. Мы были примерно одного возраста, вероятно, нам нравилось одно и то же, мы принадлежали к одному поколению, хотя жизненный опыт у нас был совершенно разный. Он воспитывался на Западе, в семейной телепрограмме. Как будто его родили и вырастили на пруду Уолден[7], где все зашибись как здорово, а я вылез из темных демонических лесов. То есть лес тот же самый, просто смотрим мы по-разному. Талант Рики был для меня очень доступен. Я ощущал, что у нас много общего. Через несколько лет он запишет несколько моих песен, и звучать они будут так, словно их сочинили для него, будто он сам их написал. В конечном итоге он и сочинит одну, где упомянет мое имя. И лет через десять Рики тоже сгонят со сцены и освищут – за смену музыкального направления, которое привыкли считать его. Выяснится, что у нас действительно много общего.
Но знать все это, стоя в кухне «Кафе Чё?» и слушая этот гладкий монотонный голос врастяжечку, было никак не возможно. Штука в том, что Рики по-прежнему выпускал пластинки, и мне этого тоже хотелось. Я представлял, как записываюсь в «Фолкуэйз Рекордз». Вот на каком лейбле нужно издаваться. Там выходили все самые классные пластинки.
Песня Рики закончилась, а я отдал остатки фри Крошке Тиму и вернулся в зал посмотреть, что там поделывает Фред. Однажды я спросил, нет ли у него записанных пластинок, и он ответил: «Не моя игра». Фреду тьма служила мощным музыкальным оружием, но сколь бы умелым и сильным он ни был, как исполнителю ему чего-то не хватало. И я не мог понять, чего именно. Пока не увидел Дэйва Ван Ронка.
Ван Ронк работал в «Газовом фонаре» – клубе загадочном: подминал под себя всю улицу и был престижнее прочих мест. Вокруг него витала тайна, над входом висел большой красочный транспарант, и там платили недельное жалованье. Надо было спуститься по лесенке рядом с баром под названием «Чайник рыбы»[8]. В «Газовом фонаре» выпивкой не торговали, но можно было приносить бутылки с собой в бумажных кульках. Днем клуб бывал закрыт, а в сумерках открывался, и шесть исполнителей сменяли друг друга ночь напролет. Тесный круг, и неизвестному новичку туда не пробиться. Никаких прослушиваний. Вот в таком клубе мне хотелось играть – нужно было играть.
Там
Англ. выражение «kettle of fish» означает «хорошенькое дельце».
