неизбежно рано или поздно начинает упираться в кто кого переживет. И здесь появляется широкое поле деятельности для всевозможных умозрений. В смысле, зачем мне природа дала разум, если какой-то сгусток полуживой плазмы потом начинает меня учить, сколько мне можно жить. Чтобы смеяться, клянусь костями абу-дефдуфа, а не только чтобы думать. И что есть пределы нормальности? Сразу возникает вопрос: чьей нормальности… Если первого сгустка живой плазмы, то это я даже не знаю… И потом, свобода принципов с данной точки зрения ненормальности не перестает быть менее свободной. Насчет бестолковости ничего не скажу, но обвинения в ненормальности мои уши помнят, был такой прецедент. Но так говорит лишь злоба, которая сама не верит тому, что говорит, а хочет только причинять вред, говорил мудрец, явно опираясь на собственный опыт. Свидетельство в пользу остроты ума настолько отчетливо нарисовано на лице исключения, что его начинают понимать даже умы связанные. Это радует. Спрашивается, какие еще вам нужны аргументы. И вот здесь тот же эпизод взаимных недоразумений подходит к наиболее любопытному месту, поскольку то, как это делается, вообще сам механизм психики, находящей выражение в физиологии, остается местом наиболее загадочным. Иногда достаточно одного вскользь брошенного на какую-нибудь случайную девицу взгляда, чтобы за эту долю секунды с уверенностью в безошибочности диагноза, озадачивающей тебя самого, уже не просто предполагать – ладно бы, если все ограничивалось только областью предположений с высокой степенью вероятности – совершенно точно знать, что вот в этом экземпляре фауны и только в нем самым удивительным образом представлен некий крайне редкий вообще и здесь в частности случай ни на что не похожего ума. Потом попытка отвлечься от зацепившегося в памяти одного из превосходных образцов произведения природы, по привычке от скуки как-то проанализировать порцию информации, оставшейся за долю секунды в сознании, не дает ничего определенного. Лири, помнится, где-то у себя долго и непонятно рассказывал насчет мышечного тонуса, на всю жизнь сохраняющего импринт-установку статуса поведения, заложенного в детстве. Что-то подсказывает, в данном случае определенный, частный случай генотипа заявил бы о себе даже без особенно удачного детства. У них, как известно, не найти ни одной, кто бы считал себя обделенной редким умом, но в данном случае не было даже намека из обычного желания произвести впечатление на всю обозримую в перспективе внешнюю среду или печати надменности, так часто посещающей любую, случись убедить себя в своем уме. Естественно, проснувшееся любопытство заставляет с некоторого удаления повернуться и уже подробнее рассмотреть, что это такое было, уже в новом ракурсе. Но вот как объяснить, что данный образец скромности и самых приятных природных качеств, и с любых новых ракурсов выглядевший столь же удачно, при всем при том, что можно было бы поклясться, что ее занимало все что угодно, но не окружающий