тут-то было!
По отзывам современников, Наташа Беер отличалась порывистым и мечтательным характером. Она была знакома с немецкой литературой, любила Гете и Шиллера; хорошо рисовала. С ней было интересно поговорить даже такому человеку, как Станкевич; но довольствоваться с ним братскими отношениями она не хотела.
Станкевич решает вести себя осторожно, «благоразумно». Он уже научен горьким опытом, знает, к чему может привести подчеркнутая холодность, «онегинская» поза. Приходится составлять другой план, продумывать новую тактику.
Этот план (которым Станкевич, по обыкновению, поделился с Неверовым) – верх чуткости и такта. Он решает «постепенно» обратить любовь девушки в «дружеское расположение». «Но надобно делать это осторожно: во-первых, не давать ей виду, что я знаю о ее страсти, чтобы не огорчить равнодушием или не усилить ласковым обращением эту привязанность, во-вторых, обходиться с нею, как с другими, не любезничать и пореже навещать: не навещать нельзя, да и бесполезно!»
Станкевич сравнивает Наташу с героиней своего «деревенского романа»: какое различие духовных обликов, выражения, темпераментов! Станкевич пишет стихотворение, посвященное им обеим:
Я два созданья в мире знал,
Мне в двух созданьях мир явился:
Одно я пламенно лобзал,
Другому пламенно молился.
Две девы чтит душа моя,
По ним тоскует грудь младая:
Одна роскошна, как земля,
Как небеса, свята другая.
И мне ль любить, как я любил?
Я ль память счастия разрушу?
Мой друг! две жизни я отжил
И затворил для мира душу.
Хотя в основе стихотворения заключалось истинное чувство, оно не избежало некоторых романтических преувеличений. Образы обеих «дев» представали в несколько идеальном свете, поскольку заведомо были подчинены модной антитезе: с одной стороны, красавица земная, чувственная; с другой – небесная, святая. Во всяком случае, к Наташе, при всей ее мечтательности, понятие святости не подходило. Станкевич это прекрасно понимал. Но… ведь он писал стихи, он пропускал свой личный опыт через поэтическую призму. А у поэтической мечты свои законы.
Да и к самому себе был ли Станкевич во всем справедлив? Станкевич говорит в стихотворении, что, испытав два вида любви – земную и небесную, он уже отжил «две жизни». А на самом деле он не прожил еще и одной жизни, не знал по-настоящему еще никакой любви, и со дна его души по-прежнему поднималась тоска по неиспытанному чувству.
Порою ему кажется, что это чувство вообще не для него. «Знаешь, что пришло мне в голову? – пишет он Неверову 15 декабря 1833 года. – Я должен благодарить Бога, что не люблю. Почем знать? Может быть, судьба ведет меня…» И в другом письме: «Может быть, науки со временем совершенно заменят мне жизнь…».
Словом, Станкевич готов совсем отказаться от любви, от этого «счастия толпы»; готов навсегда заключить себя в «свой мир» – философских построений,
