Мономаха, «Русскую Правду», по которым начинали жить во всех краях и весях и которую на кончике копья несли великокняжеские дружины, смиряя вольницу князей междуусобников, сановитых бояр, и вольных племен, еще под княжескую руку не попавших, учил он почти на зубок. Псалтырь, да законы Правды понимал он, как основы жизни настоящей и будущей, еще каким-то детским чувством. Но, как волчонок чутьем учит охотиться, так и маленький Андрей, таким же волчьим чутьем, учился править.
Годков же с двенадцати Данила сколотил из них дружину воинскую, выдал мечи и щиты, пока еще деревянные и начал учить искусству ратному. Не просто мечом махать и стрелы в белок пускать, а строить и брать приступом глиняный Вавилон, дерновую Антиохию или Мемфис из хвороста. А по вечерам сам ли, или со товарищи, или пригласив гусляра – певца древнего, как сложится, рассказывал им байки и былины из жизни воинской, про Даниила игумена Земли Русской, про Ваську Буслаева, про Илью Муромца, про волшебного гусляра Садко, да мало ли про что еще.
Князь Андрей задумался, вспомнилось ему, как первый раз вывел их Данила на княжескую охоту. Эта была не праздная забава, не трата времени, считай учеба воинскому искусству, находчивости. Что вепря затравить или тура властелина лесного, что на сохатого пойти или на стаю волков, тут одной безрассудной храбрости мало, тут находчивость и знания нужны. Это тебе не уток стрелять или лань ватагой загонять, это звери дикие кровожадные и охота – это не показушное действо, на потеху двору княжьему, а выучка для предводителя в войне, воеводы будущего.
А еще учили их на княжьем дворе ловчих птиц соколов, орлов да беркутов вынашивать, борзых собак и волкодавов дрессировать. Для развития ума и мысли в шахматы и зернь играть. Песни петь и вирши слагать, на гуслях и гудке играть, что бы были отроки готовы показать свое умение в любых землях, при любом дворе, где бы им оказаться не пришлось. Пролетело время незаметно, князь Андрей даже вспомнить не мог, что-то такое яркое необычное. Все его детство – отрочество было как в лучах солнечных, под присмотром дядек и нянек и под рукой старших родичей. Одно большое светлое чувство затопляло его – детство.
Еще вдруг теплой волной нахлынуло на князя воспоминание. Теплый летний день под Ивана Купалу и им отрокам, кому в этом году минуло четырнадцать, ждать с замиранием сердца той ночи волшебной, когда в свете костров и под пение девушек в хороводе, под рокот колдовских барабанов и свист свирели, настанет срок первого Посвящения. В эту ночь, окутанную тайной папоротника, леших и водяных, тайной старых славянских Богов и бормотаний кудесников, им, прошедшим испытания и показавшим, что не даром прошли годы учения и воспитания, старейшины и любомудры впервые вручали настоящий меч, настоящее дело, настоящее звание, приобщение к тем, кто был передними мужами, витязями, богатырями. Израилями-богоборцами, как их сейчас начали величать в новых сказах и сказаниях, записываемых летописцами и Посвященными в темных кельях монастырей и влажной утробе скитов. Это был первый шаг, даже не шаг,
