же, оплетенными лозой кольями, чтобы песок не осыпался. Те же разлапистые однобокие сосны с плоскими, как азиатские крыши, вершинами – сосны эти стояли, как и прежде, с повернутыми к морю спинами и тянули свои ветки к более стройным и густым сестрам, словно умоляли их поменяться с ними местами, чтобы подальше от берега укрыться от холодных зимних штормов. Мария Петровна узнавала эти места, и оттого тревожное волнение, возникшее еще вчера, когда она вышла из вагона, все усиливалось и усиливалось.
Солнце ярко вспыхнуло. Ослепило. Пробив утреннюю холодную дымку, вонзило миллионы лучей в тусклое море, и оно сразу ожило, засветилось. Даже прибрежный песок вдруг словно потеплел и теперь не отталкивал своей неуютной сыростью, а приятно ласкал глаза серебристым блеском. Мария Петровна, зажмурившись, остановилась.
– Боже мой! Как это жестоко! – вырвалось у Марии Петровны.
В ее памяти отчетливо всплыло проведенное здесь с мужем и детьми прекрасное утро после приезда на заставу. Так же вот вспыхнуло солнце, заискрились море и песок, а Андрей, ее муж, засмеялся, проговорив восторженно: «Чудесно-то как!» – подхватил ее на руки и закружился по песку. Сыновья, Виктор и Женя, подбежали с криком к ним: «Папа, и нас! Нас тоже!» Отец присел, чтобы они ухватились за шею с двух сторон, затем поднялся и пошагал в море. Вода показалась им вначале холодной, особенно детям, и они возбужденно вскрикивали и смеялись, но вскоре обтерпелись, стали брызгаться и окунаться с головой, а Андрей размашисто поплыл навстречу солнцу. Вернувшись, принялся поочередно учить всех их плавать. Особенно долго и терпеливо показывал, как нужно держаться на воде, старшему, восьмилетнему Виктору.
Воспоминания эти оказались настолько яркими, что Марии Петровне казалось, что все это происходило вот сейчас. Она даже слышала возбужденный смех детей, чувствовала обхватившие ее руки Андрея, его дыхание, видела его лицо, его сдержанную улыбку, она даже хотела погладить, как и тогда, его обветренную щеку – она даже подняла руку, но безвольно опустила ее и заплакала. Время для нее потеряло смысл.
Очнулась в конце концов. Отерев слезы, повернула к дюнам и начала подниматься по знакомой тропе вверх. Сколько раз она с детьми, а иногда и с мужем, когда Андрею удавалось выкроить часок-другой из заставской круговерти, ходила на берег, чтобы искупаться или просто посмотреть на море, то спокойное и ласковое, то ревущее и вспененное – посмотреть на корабли, большие и маленькие, неспешно проплывающие вдали. Она сразу полюбила море, голубое, безбрежное, и могла часами смотреть, как нежится оно в лучах солнца. Не пугало ее и штормовое, бросающее высокие волны на песок, которые смывали все, что попадалось им на пути. Наедине со штормовым морем Мария Петровна не чувствовала себя маленькой, беспомощной – море не подавляло ее, как подавляли горы. Их она боялась, привыкнуть к ним не могла, хотя и прожила на Памире, где служил Андрей до перевода в Прибалтику, целых восемь лет. А здесь, едва успев навести порядок в новой квартире, она стала водить детей к морю через старую сосновую рощу, примыкавшую прямо к заставе. Ходили они и в небольшое рыбацкое село с островерхими крышами домов, окруженных высокими глухими заборами, и к заливу с деревянными причалами, к которым прижимались большие, кажущиеся неуклюжими лодки, пропахшие рыбой. Сразу же Мария Петровна познакомилась со многими женщинами, а с Паулой Залгалис, веселой и хлопотливой хозяйкой небольшого дома, стоявшего на краю села, и ее мужем, молчаливым и хмурым Гунаром, вскоре подружилась. Познакомила с ними и Андрея.
Андрею сразу понравился Гунар. Высокий, немного сутуловатый, широкий в плечах мужчина, он цепко взял протянутую Андреем руку, сжал ее так, что далеко не нежные пальцы Андрея слиплись, и сказал отрывисто, хотя и с сильным акцентом, но по-русски:
– Гунар. Красный латышский стрелок.
Он не добавил слово «бывший», и это покорило Андрея.
Тропа, по которой шла теперь наполненная воспоминаниями Мария Петровна, поднималась на дюны и петляла между гладкоствольными деревьями, а метров через пятьдесят, у старой дуплистой сосны, разветвлялась. У этой развилки Мария Петровна остановилась. Она не сразу решила, куда идти. Влево, в село? Или на заставу?
Обе тропы, как с удивлением она заметила, были заброшены. Местами даже поросли травой. Особенно та, что вела к заставе.
«Странно», – подумала она и решила идти на заставу.
Мария Петровна даже не предполагала, что пограничники перешли в новый городок, построенный ближе к заливу, а старые постройки передали колхозу. Представляя себе, как подойдет к калитке, как встретит ее дежурный и станет расспрашивать, откуда и зачем пришла, она мысленно уже готовила ответы, представляла, как пройдет потом по знакомой дорожке к командирскому домику, где ее встретит жена начальника заставы – Мария Петровна сейчас вспоминала свою прежнюю квартиру так отчетливо, словно не была в ней всего несколько дней. Шаг ее, Мария Петровна даже не замечала этого, ускорялся, а сердце еще более учащенно колотилось в груди.
Опушка. Дорога.
