гда оставалась поэтом. Ведь мир поэзии окружал её с ранних лет: любили и писали стихи отец и большинство родственников. Сама тоже пробовала себя в этом жанре с 8-ми лет.
Но по-настоящему писать начала достаточно поздно. Долгое время не печаталась. Лишь в конце 80-х годов 20-го века отдельные стихи Ларисы Зубаковой стали появляться в провинциальной прессе. А, начиная с 2006 года, стали выходить в свет сборники её стихов. Это «Кольцо», «Зябкое тепло», «Грозовой перевал», «Красная жара». В 2015 году в издательстве «Пенкны швят» города Гдыня (Польша) вниманию польских читателей был представлен сборник её стихов под названием «Красные виноградники» в переводе Малгожаты Мархлевской. И в этом же году Лариса Зубакова стала одним из авторов первого выпуска рукописного сборника «Автограф».
В этой книге собраны наряду с уже публиковавшимися стихами и те, которым ещё предстоит увидеть свет. Это, можно сказать, микс из произведений разных лет. Но все они выдержаны в одном стиле автора и человека, для которого творчество – это жизнь, а жизнь – трансформация в творчество.
Посвящение
Жизнь стала непонятною и горькой,
как шелест звёзд чудовищно далёких.
Так, выбившись из сил, большая гончая
не в силах ухватить звезду в полёте.
И всё-таки… За вспышкой озарения
приходит ощущение полёта.
А жизнь, она – сплошные превращения:
то прямо, то крутые повороты.
Так пушкинские, лёгкие и звонкие,
гармонии исполненные строки —
в них буря чувств и зрелый холод мудрости —
преподнесут прекрасные уроки.
Натюрморт с сиренью
Как изумительна лиловая сирень
в японской с иероглифами вазе!
Меня преследуют две-три случайных фразы
и нарушают сладостную лень, —
так, ерунда. Несозданный мотив,
забытый ритм. Певуч мой мир условный.
Я всё ищу единственное слово
для, в общем-то, ненужной мне строки,
которою измучиться дано.
В печально-чётком солнечном сплетеньи
любуется чуть влажною сиренью
раскрывшееся майское окно.
«Вот и солнце погасло совсем…»
Вот и солнце погасло совсем.
Вас раздавит, мой друг, одиночество.
Ваш гортанный неласковый смех
я увижу сквозь долгие ночи
сладких снов. Ах, нескоро зима
легковесных снегов каруселью
нас потешит. А вёсны звенят
нехорошим каким-то весельем.
Одиночество мне не грозит.
Пусть снега мнятся белой сиренью.
Чем весенняя сказка грустней,
тем зима помянётся скорее.
В лютый холод на жалобы скуп
старый дом, возведённый Растрелли
для услады господ. Тёмных лун
в ожерельи визгливых метелей,
звонких вьюг леденеют следы.
И приснится ж весеннею ночью
в тонкий свет непонятной звезды
обрамлённое одиночество.
«Круговорот событий и времён…»
Круговорот событий и времён;
круговорот безвременья и боли…
Как быть? Как быть? —
с ума сойти уж, что ли,
чтобы не помнить близких мне имён?
Как быть? Как всё забыть?
Я не хочу попасть в круговорот;
я не хочу заплакать от бессилья!
Но тихий берег сладостно-далёк.
А жизнь – за поворотом поворот,
и чтобы прямо – надобно усилье.
И тихой пристани не брезжит огонёк.
Тихий дождь за окном в эту ночь
Росинками – по маковкам церквей;
дробинками – по лицам площадей;
смешинками – в глубокий сон;
пушинками – в тугую влажность крон;
слезинками – в погашенный огонь;
дождинками – в раскрытую ладонь.
Навеянное Верхарном
Туман съедает снег. И постепенно
в дому, в сыром дому теплеют стены.
И звёзды по углам заиндевелые
растаяли вконец – в потёках стены.
Огонь совсем погас. Но и без него теплеет,
как будто угольки снаружи
на
