молится, зеваетИ с верным табаком печали забывает, —
А ты, прелестная!.. но если уж табак
Так нравится тебе – о, пыл воображенья! —
Ах! если, превращённый в прах,
И в табакерке, в заточенье,
Я в персты нежные твои попасться мог,
Тогда б в сердечном восхищенье
Рассыпался на грудь под шалевый платок
И даже… может быть… Но что! мечта пустая.
Не будет этого никак.
Судьба завистливая, злая!
Ах, отчего я не табак!..
Дельвигу
Стихотворение является начало письма Пушкина к близкому своему другу барону Антону Антоновичу Дельвигу, отправленного из Кишинева 23 марта 1821 года. Антон Дельвиг был другом поэта ещё в Царскосельском лицее. Дельвиг происходил из древнего рода немецких баронов (давно обрусевших, поскольку немецкого Дельвиг уже не знал) и почти всю жизнь прослужил в Министерстве внутренних дел, умер молодым, от тифа, в возрасте тридцати двух лет. Если судить по количеству произведений, обращенных к Дельвигу, Пушкина связывали с другом особенные отношения. «Праздный мир не самое лучшее состояние жизни. Даже и Скарментадо кажется неправ[2] – самого лучшего состояния нет на свете, но разнообразие спасительно для души!» – пишет поэт другу. Также в письме Пушкин просит Дельвига узнать, что «творится» с его братом Львом, шутит над Кюхельбекером и его поездкой в Париж, упоминает «девственную Людмилу», а также с невыразимой нежностью обращается к самому Дельвигу: «В твоем отсутствии сердце напоминало о тебе, о твоей музе – журналы. Ты всё тот же – талант прекрасный и ленивый. Долго ли тебе шалить, долго ли тебе разменивать свой гений на серебряные четвертаки. Напиши поэму славную, только не четыре части дня и не четыре времени, напиши своего «Монаха»[3]. Поэзия мрачная, богатырская, сильная, байроническая – твой истинный удел – умертви в себе ветхого человека – не убивай вдохновенного поэта». Упомянутый в тексте Тимковский Иван Осипович – это петербургский цензор в 1804–1821 гг. С цензурой у поэта были сложные отношения, а с цензорами – исключительными, почти интимными, поскольку от них зависела его дальнейшая жизнь, но и к ним Пушкин относился с иронией. На Тимковского у Пушкина есть целая эпиграмма (почти признание в любви), написанная в 1824 году:
«Тимковский царствовал – и все твердили вслух,
Что в свете не найдёшь ослов подобных двух.
Явился Бируков, за ним вослед Красовский, —
Ну, право, их умней покойный был Тимковский!»
Из-за восстания в Греции в Кишинев хлынул поток сербов, румынов, албанцев, болгар и греков в сопровождении дам известного поведения. Из дневника Пушкина 2 апреля 1821 года: «Вечер провел у H.G. – прелестная гречанка». Существует предположение, что Пушкин имел в виду Елену Гартинг, которая, правда, гречанкой не была, а принадлежала к старинному молдавскому роду. После, когда Пушкин разочаровался в восстании, свою энергию он перебросил (как всегда) в ухаживания за женщинами. Дошло до того, что Пушкин стал смущать барышень во время церковной службы. А однажды, завидев в одном
Эротическая поэма Пушкина (см. Оглавление)
