в городе Алкала де Энарес. По сравнению с ним его предшественник Торквемада – сущий либерал. Трибунал кардинала Сизнероса представлял собою судилище, где обвинители выносили приговоры, адвокатов не предусматривалось, показания выбивались изощренными пытками. И знал ведь святой отец про заповедь Божию «Не убий!» Тем не менее нарушал ее, не страшась кары Господней.
Буйство насилия с расистским душком оправдывалось ведением «священной войны за веру, короля и отечество». Иудеев же преследовали якобы не за то, что они другой расы, а за то, что у них другое вероучение, хотя и где-то общее с христианством. Иудеи, мол, осмеливались думать: Иисуса Христа в действительности не существовало. Корона и алтарь не желали мириться с подобным «богохульством», ибо слишком уж принципиальным было расхождение во взглядах на жизнь земную и небесную.
Метаморфоз при этом хоть отбавляй. Среди инквизиторов, например, находили себе применение принявшие христианство иудеи и мусульмане: с дикой одержимостью на грани умопомрачения они демонстрировали рьяную преданность трону и алтарю, не останавливаясь даже перед принесением в жертву своих соплеменников.
Призывая извести под корень всех иноверцев, светские и духовные власти устанавливали в провинциях королевства единственное позволительное вероисповедание – под сенью римско-католической апостольской церкви. Любой бывший иудей или мусульманин считался «прирожденным еретиком». Любой кандидат на административную должность обязан был предоставлять «сертификат чистоты крови», выдаваемый церковным приходом. Такое требование, естественно, возвышало испанцев-католиков в собственных глазах, укрепляло их уверенность в своей «богоизбранности».
Несколько раз в год Инквизиция объявляла «день открытых дверей». То есть, братья-католики, будьте любезны доложить компетентным органам на местах о всяких отклонениях еретических в вашем ближайшем окружении, о тайных адептах ислама и иудаизма, о случаях богохульства, колдовства и вообще отхода от принятых церковью норм. Как тут не опасаться, что и на тебя донесут? Не лучше ли самому донести первым для подстраховки? Поневоле станешь пугаться, когда всякую недоговоренность, всякое неосторожно сорвавшееся с языка слово могут счесть за тягчайшее «преступление против веры», и пусть даже подозрение не подтвердится, пятно останется на всю жизнь. Не зря же ходила в народе горькая шутка: «Если Супрема не сожжет на костре, то сжует уж точно».
Судьи никогда не извещали арестованного о выдвинутом против него обвинении: надеялись, он сам признается в своих «неполадках с верой». Со страху бедняга называл мелкие проступки, но, конечно, не те, на которые поступал донос. О, это уже повод для допросов с пристрастием! В результате, измученный издевательствами до полусмерти, он наговаривал на себя и других, лишь бы больше не пытали. Причем от пыток официально никто не освобождался, разве что венценосцы и носители папской тиары. Священников
