что она таскает в кармане кусок ткани, из которой шьют шапки-неведимки.
– Зачем она тебе?
Она пожала плечами:
– Мне нравится читать в других местах.
Когда он ничего не ответил, она улыбнулась и протянула к нему вторую, свободную, руку:
– Давай сюда книжку. Я стащу ее для тебя и принесу в больницу.
Удивив самого себя, Уэллс передал ей книгу.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Чтоб ты знал, перед кем отныне будешь в вечном долгу?
– Чтоб я знал, кому сказать спасибо, когда меня арестуют.
Девушка сунула книгу под мышку и протянула ему руку для пожатия:
– Кларк.
– Уэллс, – сказал он и, шагнув вперед, сжал ее руку.
Он улыбнулся. На этот раз в его улыбке не было боли.
– Древо едва удалось спасти.
Канцлер уставился на Уэллса, словно ища признаки раскаяния или, наоборот, ликования – хоть чего-нибудь, что помогло бы понять, почему его сын сделал попытку сжечь единственное живое дерево, вывезенное с разоренной планеты.
– Ты знаешь, что некоторые члены нашего Совета хотели казнить тебя на месте, и плевать им было, совершеннолетний ты там или нет? Мне удалось спасти твою жизнь, только заручившись их согласием на то, чтобы отправить тебя на Землю.
Уэллс облегченно вздохнул. В Тюрьме содержалось менее ста пятидесяти подростков, и он предполагал, что на Землю отправят самых старших, но до настоящего момента ни в чем не был уверен.
Отец посмотрел на Уэллса, и его глаза расширились, в них появилось удивление и понимание:
– Так ты этого добивался?
Уэллс кивнул.
Лицо Канцлера исказила гримаса.
– Если бы я знал, что тебе так приспичило увидеть Землю, то легко бы все устроил. Ты мог бы принять участие во второй экспедиции, как только мы убедились бы, что это безопасно.
– Я не хотел ждать. Я хочу отправиться туда в первой сотне.
Канцлер слегка прищурился, критически глядя в бесстрастное лицо сына.
– Почему? Ты же лучше большинства знаешь, как это рискованно.
– При всем уважении, именно ты – тот человек, который убедил Совет, что ядерная зима закончилась. Именно ты сказал, что экспедиции уже ничего не грозит.
– Да, не грозит. Земля достаточно безопасна для сотни осужденных преступников, которые так или иначе приговорены к смерти. – Тон Канцлера был одновременно покровительственным и недоверчивым. – Я не имел в виду, что она безопасна для моего сына.
Уэллс задохнулся от вспыхнувшего гнева, который испепелил возникшее было чувство вины. Он тряхнул руками, и наручники громыхнули, задев спинку стула:
– Вроде бы теперь я один из преступников, разве нет?
– Твоя мать не одобрила бы этого, Уэллс. То, что она грезила о Земле, вовсе не означает, что ей хотелось бы подвергнуть тебя такому риску.
Уэллс
