ошь. Сам же, в ожидании Джорджа, взялся за утреннюю почту, которая лежала перед ним на том же столе.
Пуаро любил аккуратность. Почта была заранее подготовлена. Конверты лежали стопками, ровно вскрытые специальным, походившим на крохотный меч ножиком, когда-то, давным-давно, подаренным ко дню рождения Гастингсом. В первой стопке лежало ненужное – по большей части конверты с рекламными предложениями. В другой – письма, на которые нужно было отвечать. Разбирать их Пуаро решил после завтрака и уж никак не раньше десяти. Он всегда говорил, что ни один уважающий себя профессионал не принимается за работу раньше десяти утра. Другое дело, конечно, когда ведешь расследование. Как-то раз они с Гастингсом, помнится, выехали из дома затемно, и только ради того, чтобы...
Однако Пуаро не собирался предаваться воспоминаниям о счастливом прошлом. Их последнее с Гастингсом дело давно было закрыто, международная преступная организация под названием «Большая четверка» прекратила свое существование, а Гастингс, старый добрый друг Гастингс, уехал с женой в Аргентину и с тех пор жил там на ранчо. Правда, как раз сейчас, несколько дней назад, он вернулся в Лондон, но по делам и ненадолго, а уж поработать им снова вместе вряд ли еще доведется. Настроение у Пуаро, несмотря на бриошь и солнце в окнах, упало. Конечно, выйдя в отставку, он мог теперь себе позволить браться только за те дела, какие были ему интересны. Но без Гастингса он скучал, без Гастингса пропадал элемент игры, не было зрителя, лучше всех умевшего оценить выдающийся ум Пуаро. Кроме того, интересные дела в последнее время напрочь исчезли. То ли у преступников иссякло воображение, то ли в мире вообще не осталось больше ни загадок, ни тайн, одни только негодяи, которыми движет единственно жажда насилия или наживы, но на них тратить время он, Эркюль Пуаро, считал ниже своего достоинства.
Тут мысли его прервал Джордж, который вошел безмолвно, с чашкой вожделенного шоколада на подносе. Вожделенного даже не потому, что Пуаро хотелось еще раз насладиться сладким густым вкусом, а потому, что ему невольно захотелось продлить, пусть на несколько минут, солнечное весеннее утро, отодвинув тем самым наступление унылого дня, не сулившего ничего хорошего, кроме прогулки в парке и похода в Сохо, в любимый ресторанчик, где он снова пообедает в одиночестве, а на обед выберет для начала – «что у нас там сегодня?» – возможно, pвte [1], потом морской язык, потом...
Тут Пуаро наконец заметил, что Джордж, поставив перед ним чашку, не удалился, как у них было заведено, в кухню, а остался стоять рядом и что-то ему говорит. Безупречный, невозмутимый Джордж, британец до мозга костей, лучший в мире слуга – Пуаро, прожив с ним под одной крышей не один год, ценил Джорджа больше всех на свете. Молчаливый и не любопытный, Джордж знал все о том, что происходит в семействах высшего света Лондона, а в аккуратности и педантичности уступал разве что самому детективу. Пуаро не раз говорил ему: «Вы, Джордж, великолепно гладите брюки, но с воображением у вас... Воображения у вас нет». Впрочем, воображения Эркюлю Пуаро хватило бы на двоих, так что умение выгладить брюки он считал даром куда более ценным. Да, с Джорджем ему в высшей степени повезло.
– ...И я взял на себя смелость, сэр, пообещать, что вы перезвоните ему сегодня утром, – продолжал Джордж.
– Прошу прощения, дорогой Джордж, – отозвался Пуаро. – Я немного отвлекся. Кажется, вы сказали, вчера мне кто-то звонил?
– Да, сэр. Когда вы с миссис Оливер ушли в театр, сэр. Записки я вам не оставил, потому что спектакль был поздний.
– Кто же меня спрашивал?
– Джентльмен по имени сэр Клод Эмори, сэр. Номер телефона я записал – это, кажется, где-то в Саррее. Он сказал, что дело весьма деликатное, и просил, если вам сначала ответит не он, то чтобы вы не называли своего имени и о деле разговаривали только с ним.
– Благодарю, Джордж. Положите номер около аппарата, – сказал Пуаро. – Я сначала полистаю «Таймс». Сейчас еще рано звонить, даже по деликатному делу.
Джордж, кивнув головой, удалился, а Пуаро медленно допил шоколад и со свежей газетой в руках вышел на балкон.
Пробежав глазами колонки, он отложил ее в сторону. Новости в международном разделе были, как всегда, ужасны. В Германии Гитлер принял чудовищный закон, подчинявший суды его партии, в Болгарии и, что еще печальнее, в его родной Бельгии к власти пришли фашисты; а на шахте близ Монса, судя по предварительным сведениям, в результате взрыва погибли сорок два человека. Новости местные оказались пусть немного, но лучше. Например, теннисисткам наконец удалось сломить упрямство властей и добиться для себя разрешения выступать в Уимблдоне в шортах. Некрологи Пуаро читать не стал – умершие в тот день были либо его ровесниками, либо – что еще хуже – моложе.
Отложив газету, Пуаро пристроил поудобнее ноги на скамеечке и качнулся в плетеной качалке. Сэр Клод Эмори, повторил про себя Пуаро. Имя показалось ему знакомым. Он явно его где-то слышал, но где? Кто такой этот сэр Клод? Политик? Адвокат? Чиновник? Сэр Клод Эмори. Эмори.
Паштет (
