style="font-size:15px;"> – Смотри, Губаревич.
Вскочили с ящика, отдали честь. Вострецов никогда не видел командира дивизии близко и поэтому старался разглядеть его лучше. Широкоплечий, крепко сложенный генерал-майор Губаревич быстро прошагал мимо в сопровождении двух командиров. Вострецов успел заметить, что у него широкий лоб, крупный нос, густые брови, прихваченные сединой виски, на суровом, гладковыбритом лице читалась озабоченность.
Селиванов проводил комдива взглядом, покосился на Вострецова:
– Видел, каков?
– Видел.
– Говорят, у него более трехсот пятидесяти прыжков с парашютом.
Команда прекратить погрузку прервала разговор. Селиванов удивленно посмотрел на Вострецова.
– Уж ни в Астрахани ли нас хотят оставить?
– Похоже на то. Так что, Николай Васильевич, судьба дает тебе возможность увидеть свою Машеньку.
Машеньку Николай не увидел, в Астрахани дивизию не оставили, но и на Северо-Кавказский фронт не отправили. В этот же день рота Хитрова, как и иные подразделения дивизии, была срочно переброшена на противоположный берег. Утром командир полка Цыганков обратился к бойцам:
– Немец, пользуясь тем, что на астраханском направлении малое количество наших войск, накапливает силы и двигается в сторону Астрахани, желая достичь Волги! Если немцам удастся захватить Астрахань и продвинуться дальше, то будет затруднена поставка кавказской нефти и иностранной помощи для Красной армии. Этого допустить нельзя! А потому решено нашу тридцать четвертую дивизию бросить на защиту города. Сейчас на разъезде Утюпкино разгружается второй эшелон с подразделениями нашего полка, часть из них уже переправляется на этот берег, а потому обстановка требует срочно выдвинуться навстречу врагу! – Полковник кивнул стоящему рядом полковому комиссару. – Огласите приказ по дивизии.
Худощавый комиссар зычным голосом зачитал приказ, который начинался словами: «К бойцам, командирам и политработникам», а в конце добавил от себя:
– Наше дело правое – мы победим!
Спустя час рота Хитрова в составе передового отряда дивизии двинулась на запад по дороге на Элисту. Ехали на машинах. Полуторки следовали одна за другой. Селиванову и Вострецову не повезло, они ехали в кузове последней машины, и вся дорожная пыль, подымаемая следующей впереди техникой, оседала на них. К тому же утренняя прохлада сменилась полуденной жарой. Затихли разговоры и смех. Красноармейцы дремали, с унылым видом смотрели друг на друга или на местность, которую проезжали. А она с каждым километром становилась все более безрадостной. Все реже встречались пересохшие озерца и протоки, на мелководье которых бродили кулики, неподвижными корягами стояли цапли, плавали утки. Все чаще можно было увидеть желтовато-бурую от выгоревшей травы степь.
Селиванов достал флягу, сделал глоток, чтобы промочить пересохшее горло и, глядя на товарищей, сказал:
– Чего приуныли, гвардейцы-десантники?! На похороны
