вежливый.
– Может, свою внучку не узнал?
– Перекрестись, Анатолий!.. Я до такого маразма еще не дожил, чтобы родню не узнавать. Во-первых, барышня крупнее Лоции, а во-вторых, спросила: «Геннадий Никифорович у вас?» – «Двое суток, как уехал домой, – говорю. – А что, милка?» – «Ничего, просто так. Извините». И ушла. Скажи, внучка разве таким манером поступила бы?..
– Нет, наверное.
– Вот то-то… – Потехин вздохнул. – Ты, чем о пустяках расспрашивать, лучше ответь на один беспокоящий меня вопрос. Как, по-твоему, губастый оппозиционер, призывающий трудовую Россию к топору, в своем уме или опупел от злобы?
Кухнин улыбнулся:
– Я не доктор, чтобы определять психические заболевания оппозиционеров.
– Однако, согласись, глотку-то он дерет совсем как ненормальный.
– Этим и кормится.
– Да чтоб ему подавиться, злобствующему губошлепу!
– Дед Никифор, не напрягай мозги такими вопросами. Наверно, давно с Федотом Мамаевым не беседовал?
– Федот пить бросил.
– Как?..
– Говорит, насовсем.
– Что у него случилось?
– Ты же запретил ему содержать публичный дом. А другого заработка у Федота тю-тю. Разве только Люба-кагэбэшница, когда придет помыться в бане, угостит.
– Надо же поговорить с Любой.
– Если хочешь перевоспитать пьянчужку, не потей понапрасну. Ее лишь могила исправит.
– До могилы Любе далеко.
– От водки она и в молодости может окочуриться.
Борщевскую участковый увидел на подходе к ее глинобитной избушке. С красным полиэтиленовым ведром в левой руке Люба бодро шагала по улице. Поравнявшись со своим жильем, она направилась было к перекошенной калитке, но, вроде бы заприметив Кухнина, вдруг изменила намерение и смело пошла навстречу участковому.
– Привет, Любаня, – преградив дорогу, с улыбкой сказал Кухнин.
Борщевская по-пионерски вскинула правую руку ребром ладони ко лбу:
– Салют, милиция!
– Откуда и куда спешишь?
– Продала грибочки, – Люба скосила взгляд в ведро, где стояла поллитровка «Столичной». – Купила бутыльброт и шагаю как хозяйка необъятной Родины своей.
– Почему мимо хаты прошла?
– Тебе-то какое дело? Куда хочу, туда и иду.
– А куда именно идешь?
– На Кудыкину гору.
– Точнее не скажешь?
– Скажу. К Федоту Мамаеву.
– Он ведь бросил пить.
– Мы с ним давно не пьем.
– Как дед Никифор Потехин, о политике языки чешете?
– Плевать нам на политику! Федот надумал сменить старомодный репертуар. Обучаю его патриотическим песням, – Борщевская сделала серьезное лицо и хрипловатым басом затянула на мотив «Бородина»:
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Теперь не пьешь ты «Солнцедара»…
– Какая
