ва 1
Буэнос-Айрес, 2001 год
День, когда я принял свои первые роды
Кондиционер в клинической больнице вышел из строя уже в третий раз за неделю. Стояла такая духота, что в палатах интенсивной терапии медсестрам приходилось держать над постелью самых тяжелых больных пластиковые вентиляторы на батарейках. Коробка с вентиляторами, в количестве трехсот штук, прибыла в подарок от пережившего инсульт благодарного пациента, который занимался импортом-экспортом, а потому оказался в числе тех редких пациентов местной больницы, кто еще имел на счету достаточно долларов, чтобы помогать другим.
Однако синие пластиковые вентиляторы были столь же ненадежными, как и обещания закупить лекарства и медицинскую технику, и в больнице, окутанной жарким маревом шумного аргентинского лета, то тут, то там раздавалось «¡Hijo di puta!»[1] медсестер, даже самых благочестивых, вынужденных заниматься реанимацией вентиляторов.
Но я не замечал жары. Я трясся от объявшего меня внутреннего холода, вполне естественного для новоиспеченного акушера, которому объявили, что ему предстоит принимать свои первые роды. Беатрис, старшая акушерка, отвечавшая за мою подготовку, похлопав меня по плечу пухлой темной рукой, сообщила об этом с обманчиво небрежным видом по дороге в гериатрическое отделение, куда она направлялась раздобыть немного еды для одной из своих рожениц.
– Она во второй палате, – махнула Беатрис в сторону родильной палаты. – Уже рожавшая. Трое детей. Но вот этот никак не хочет выходить. Хотя кто его за это осудит? – Беатрис безрадостно рассмеялась и подтолкнула меня вперед. – Я скоро вернусь. – Однако, заметив, что я нерешительно топчусь под дверью, напуганный доносящимися из палаты стонами, она добавила: – Давай, Турко. Ты ведь знаешь, что ребенок может вылезти только из одного места.
Под дружный смех остальных акушерок я несмело вошел в палату.
Я планировал войти и с уверенным видом представиться, скорее для самоуспокоения, нежели для того, чтобы произвести впечатление на рожениц. Однако женщина, стоявшая на коленях и вцепившаяся в лицо своего мужа ладонями с побелевшими костяшками пальцев, тупо мычала, точно корова, и я решил, что в данных обстоятельствах рукопожатие будет не слишком уместным.
– Доктор, дайте ей, ради бога, обезболивающее! – проговорил будущий отец через прижатую ко рту пятерню жены.
В его голосе, как я успел заметить, слышалось такое же почтение, с каким я обращался к своему больничному начальству.
– Ох, боже милостивый, почему так долго?! Ну почему так долго? – раскачиваясь на пятках, рыдала женщина.
На ее футболке темнели пятна пота, собранные в хвостик волосы взмокли, и сквозь них просвечивала бледная кожа головы.
– Последних двоих ты родила очень быстро, – гладя несчастную роженицу по волосам, говорил ее муж. – Ума не приложу, почему этот никак не хочет вылезать.
Я взял висевшую на спинке кровати историю болезни. Роды продолжались почти восемнадцать часов: слишком долго даже для первого ребенка, не говоря уже о четвертом. Моим первым порывом было позвать Беатрис, но я его поборол. Вместо этого я с умным видом уставился на историю болезни, пытаясь мысленно соотнести надрывные завывания роженицы с записями в истории болезни. Под окном, на улице, в какой-то машине орала музыка: навязчивый синтезированный ритм кумбии. Я хотел закрыть окно, но передумал. Было даже страшно представить, что в этой темной клетушке может стать еще жарче.
– Вы не могли бы помочь мне положить ее на кровать? – попросил я мужа роженицы, когда стоять, вперившись в историю болезни, стало уже неприлично.
Он с готовностью вскочил на ноги, явно довольный, что хоть кто-то наконец собирается что-то делать.
Когда он перетащил жену на кровать, я измерил у нее давление, посчитал частоту схваток и пощупал живот. Кожа у нее была скользкой и горячей. Головка ребенка находилась еще высоко. Я поинтересовался у мужа историей предыдущих родов, но ключа к решению проблемы не нашел. Я в отчаянии посмотрел на дверь, мысленно призывая на помощь Беатрис.
– Ничего страшного, – вытерев лицо, сказал я в тщетной надежде, что так оно и есть.
И вот именно тогда я заметил другую пару, неприкаянно стоявшую в углу возле окна. Они отнюдь не были похожи на обычных посетителей заштатной больницы для бедных; нет, в своей яркой дорогой одежде они смотрелись бы куда уместнее в шведской больнице по ту сторону площади. Волосы женщины, явно покрашенные у дорогого парикмахера, были собраны на затылке в элегантный узел, но вот макияж, не выдержав сорокаградусной жары, расплылся грязными лужицами под глазами и черными потеками на блестевшем от пота лице. Она крепко держала мужа за руку и не отрываясь смотрела на несчастную роженицу.
– Может, ей нужны наркотические средства? – повернулась она ко мне. –
Сукин сын!
