пьянства Архипа семья жила впроголодь. Два месяца назад из бесполезного человека Архип превратился во вредного: искалечил пегую лошаденку Анабеллу, загнав подковный гвоздь в мягкие ткани копыта.
Работа, которую можно было выполнить за день, растянулась на две недели. Большую часть этого времени Архип провел в бесконечных переходах от конюшни, где лежал камень, к кузнице – там находился инструмент.
Метеорит, как и предсказывал Макар, оказался цельным куском железа. К великому разочарованию Ильи Тимофеевича, внутри ничего нового обнаружено не было. Впрочем, это вовсе не означало, что там ничего не было. В мире существует бездна вещей, которых не увидишь глазом, – вирус, например, или проклятие.
На третий день после выполнения рокового заказа Архип занемог. Всю ночь ему снились кошмары, а наутро солнечный свет слепил, словно раскаленное добела железо. Утром в кузню Архип не пошел, а вместо этого спрятался в погреб. Там, между двух бочек с квашеной капустой в компании двух крыс и полчища пауков он провел больше суток.
Чуть позже странные превращения коснулись и некоторых других людей, которым не посчастливилось встретиться с Архипом. Семилетний мальчик Андрей утром нашел свою мать, горбатую кухарку Лизу, спящей под лавкой. Он разбудил ее, и она подскочила с громким криком. Впервые за шестнадцать лет она опоздала на работу и пересолила хозяйский борщ. А хромой дед Сидор посреди ночи слез с кровати, упал на колени и начал биться головой о пол. В его голове вдруг зазвучали голоса. Он решил, что с ним говорит Бог.
– Илюша, через десять минут обед, – Екатерина Андреевна еще не знала, что борщ будет безнадежно пересолен, и обедать им придется чаем с черствыми ватрушками.
– Через восемь, – поправил он ее про себя, мельком взглянув на часы с кукушкой. Все сходилось. Теперь он уже не сомневался: только что состоялся его последний разговор с женой. – Ешьте без меня.
Илья Тимофеевич поднялся к себе в кабинет, налил из графина стакан водки, опрокинул его и выдохнул в рукав халата.
Все. Шабаш. Вчера крестьяне закончили уборку. Вышло полтораста пудов. Это означало голод для крепостных, позор и нищету для хозяев.
Пальцы сжали в руке белый платок с вышитой надписью: «Моему любимому папочке».
Он вытащил мягкое кресло на середину комнаты. Перекинул конец грязной пеньковой веревки через балку перекрытия и затянул узел. Веревку он еще утром нашел во флигеле и полдня носил ее накрученной на плечо.
Прежде чем забраться на спинку кресла, Илья Тимофеевич повернулся к образам в углу. Хотел было перекреститься, но остановился. Идет на смертный грех и крестится. Что-то нескладно выходит. Слезы потекли по морщинистым щекам в поредевшую спутанную бороду.
Илья Тимофеевич наступил на край спинки, и кресло слегка качнулось. Доски пола казались где-то далеко под ним, словно он залез на высокое дерево. Руки сами развели петлю.
Так будет лучше для всех. Конец укорам, сочувствию и смешкам, тягостным раздумьям,
