на сейнере не все в порядке и что об этом следует доложить флагманскому механику, но как сделать, чтобы Григорий Арсеньевич не обиделся?.. Еще он думал о своем старшем помощнике: ушел старпом с судна или нет? Скорее всего, конечно, ушел, сукин сын… Самое плохое на перегонах – это все время разные люди. Только чуть-чуть узнаешь человека, и уже надо с ним расставаться и идти в море с другими, совсем незнакомыми людьми. Он думал об этом, тянул пиво и смотрел на девушку за соседним столиком. Она была смазливенькая, веселенькая, ела бифштекс с яйцом и часто облизывалась.
– Что ты на нее так уставился? – спросил Яков Левин, кончиком ножа пересыпая соль в солонке. – Обаяние девичества обмануло миллиарды мужчин. Нашему брату кажется, что это не преходящее, а вечное качество. На деле же за обаянием молодости и невольной женственности скрываются все другие черты характера. Проходит немного времени, жизнь (при нашей помощи) огрубляет женственность, и наружу выходит главное – человеческая суть. Однако все решающие шаги уже сделаны, наследники растут, и задний реверс давать поздно. Природа ловит нас на удочку. Как карасей. Отсюда мораль – не гляди на девиц, гляди на женщин, которым тридцать лет…
Левину явно нравилось рассуждать о таких вещах.
– Что это ты со мной разговариваешь, как папа с сыном, вступающим в пору половой зрелости? – спросил Вольнов. Он не любил, когда его воспитывали в этих вопросах.
– Не буду больше, – сказал Левин и встал, чтобы оглядеть зал. Вокруг его головы зашуршали ветки пальмы.
– Не пыли, – сказал Вольнов. – Она все равно не придет.
А женщина, которую они ждали, шла по плотам на речке Кузнечихе и не торопилась.
Голые, без коры, бревна, скрепленные ржавыми скобами и лохматыми стальными канатами, тихо поскрипывали. У осклизлых бревен плескала острая волна. Вечереющее солнце взблескивало на воде, листва тополей на берегу почернела от красноватых лучей солнца. Было тепло, ветер, мягкий, славный, проскальзывал в короткие рукава, и блузка на груди вздрагивала. И это было очень хорошо. Все было хорошо и бездумно. Она чувствовала, как туго натянуты чулки на ее ногах, как чисты и легки ее волосы, обдутые ветром, как ласково и осторожно они щекочут шею. Ей было приятно чувствовать под ногами плавные колебания тяжелых бревен и слышать короткие стуки своих каблуков. Одной рукой она придерживала подол юбки, прижимая его к ноге; под ладонью туго вздрагивала резинка. И ощущение этой резинки тоже было приятно. Приятно сознавать, что ты сама так же упруга и напряженна, и думать о себе как об изящном, пугливом животном, олененке например. И играть под такого олененка, осторожно перебирая каблуками по влажным тяжелым бревнам плота…
– Вольнов, ты встречал людей, которые подписываются на все полные собрания сочинений, какие только выходят? – спросил Левин. – Боборыкин – и он ставит за стекло сто пятьдесят томов Боборыкина… Есть такой писатель – Боборыкин? Или я его выдумал?
– Кажется, есть, – сказал Вольнов без большой уверенности.
– Ну
