чавкающий звук из-за раны и, ведомая внезапной мыслью, легонько потянула раненого вперед и задрала рваную рубаху.
– Мистер Форбс, у вас есть бумага?
– Что?.. Да, есть… в смысле…
Форбс машинально сунул руку в карман и извлек свернутый лист. Я его тут же выхватила и, развернув, плеснула на бумагу воды. А затем прижала к маленькой дырочке под лопаткой Мортона. По бледной коже потекли темные ручейки чернил вперемешку с кровью, но чавкающий звук прекратился.
Придерживая лист на месте, я чувствовала биение сердца раненого. Все еще слабое, но более ровное… да, определенно более ровное.
– Будь я проклята… – Я наклонила голову и взглянула на Мортона. – Умирать ты не собираешься, верно?
По его лицу градом катился пот. К груди липли темные лохмотья рубашки. Однако уголок рта дернулся в подобии улыбки.
– Верно, мэм, – ответил Мортон. – Не собираюсь. Элли. Ребенок… в следующем… месяце… Обещал… вернуться.
Я вытерла его лицо краем одеяла.
– Мы сделаем все возможное, чтобы ты вернулся, – заверила я, а потом глянула на адвоката, который наблюдал за происходящим с отпавшей челюстью. – Мистер Форбс, думаю, лучше перенести мистера Мортона в мою палатку. Не найдете для этого пару человек?
Форбс тут же закрыл рот.
– Да. Конечно, миссис Фрейзер. Немедленно.
С места он, впрочем, так и не сдвинулся, мельком бросив взгляд на прилепленный к спине Мортона лист. Я смогла разобрать между пальцами лишь несколько слов, но их хватило, чтобы понять: оскорбительные замечания Джейми о том, что Форбс – содомит, не очень-то верны. «Моя дорогая Валенсия», – начиналось письмо. Я знала только одну женщину с таким именем в окрестностях Кросс-Крика, или даже во всей Северной Каролине. И это была жена Фаркуарда Кэмпбелла.
– Мне ужасно жаль, что так получилось с вашим письмом, – произнесла я и, удерживая взгляд Форбса, тщательно потерла листок, безвозвратно пачкая слова смесью крови и чернил. – Боюсь, она безнадежно испорчена.
Форбс глубоко вздохнул и надел шляпу на голову.
– Ничего страшного, миссис Фрейзер. Я… я приведу людей.
Вечер принес избавление не только от жары, но и от мух. Привлеченные запахами пота, крови и навоза, они тучами вились над лагерем, всех кусая, везде ползая и гудя самым отвратительным образом. Даже после их исчезновения я продолжала машинально хлопать себя по рукам и шее – чудилась щекотка от их лапок.
Однако они наконец-то улетели. Я оглядела свое маленькое королевство и убедилась, что все дышат, – причем с поразительным разнообразием звуков, – а потом вышла из палатки на свежий воздух.
Люди недооценивают возможность дышать. Я немного постояла с закрытыми глазами, наслаждаясь тем, как легко поднимается и опадает моя грудь. Проведя несколько часов в стараниях, чтобы не дать воздуху проникнуть в грудную клетку Исайи Мортона, и в попытках вдохнуть этот самый воздух Роджеру, я высоко ценила такую привилегию. Они оба не могли вдохнуть без боли – и все же оба дышали.
