можно пахать. Всю свою жизнь его теща посвятила тому, что воспитывала в дочери непомерные амбиции, меняла богатых мужей и отдыхала по заграницам. Теперь в свои неполные шестьдесят она выглядела ровесницей своей дочери и, кажется, в очередной раз готовилась посетить загс. Наверняка старой грымзе – Бобров ее стойко не любил – понадобились костюм или платье для того, чтобы сразить наповал очередного избранника, вот Ритка у него и клянчит. Как же они ему все…
– Николай Алексеевич, ваш чай.
Дверь его кабинета распахнулась, и Вика вкатила небольшой столик с чайником, хрустальной вазочкой меда и блюдцем с лимонной горкой. Как у нее получалось так ловко и тонко настрогать лимон, что он потом крохотной пирамидкой послушно высился на тарелке, не разваливаясь и не сползая?
– Выпейте, пока горячий, – произнесла секретарша одними губами и тут же добавила: – Опять простудились, Николай Алексеевич! Совсем себя не бережете.
А интересно, она бы его берегла, тут же спросил сам у себя Бобров, благодарно ей улыбаясь. Берегла бы его, заботилась бы? Разрешала бы в непогоду отправляться на рыбалку, только бы он ей дома не мешал? Или встала бы у двери, загораживая проход, и тоном старшей сестры приказала бы немедленно занять свое место на диване?
– Ладно, Маргарита, дома обсудим твои потребности, – чуть строже, чем обычно, сказал Бобров, вешая трубку.
Почему-то ему важно было, чтобы Виктория слышала, что он спуску своим домашним не дает и на поводу у них особенно не скачет. Хотя на самом-то деле все так и было: и давал, и скакал, и помогал, помогал, помогал бесконечно, даже самому теперь тошно стало.
– А мед какой: липовый или цветочный? – поинтересовался у секретарши Николай Алексеевич, чтобы задержать ее в своем кабинете чуть дольше.
– Мед магазинный, Николай Алексеевич, – улыбнулась Вика уже от двери. – Вы его маленькими ложечками… Подержите немного во рту, потом чаем запейте. Если горло болит, это помогает. На рыбалке вчера были?
– Да… Нет… – ответил он рассеянно, рассматривая ее пристально и даже чуть придирчиво. – А почему ты решила, что я был на рыбалке, Вика?
Придраться было не к чему, она была чудо как хороша. Во всяком случае, для него. Ему всегда нравились такие вот невысокие крепенькие брюнеточки с небольшой грудью. Грудастых баб Бобров не любил. Они его подавляли, как вон Ритка, много лет. Ритка вообще была полной противоположностью его идеала женской красоты.
Он любил брюнеток, Ритка же была светлой шатенкой и к тому же всю свою жизнь высветлялась до платиновой блондинки. Предпочтение им в молодости отдавалось невысоким, а Ритка вымахала в метр восемьдесят два. И худой была до ужаса. И все что-то подтягивала, соскребала с себя, отсасывала, растрачивая его честно заработанные деньги на пластических хирургов. И глаза ему у женщин нравились темные. У Виктории были темно-зеленые – красивые. А у жены глаза были прозрачные какие-то, будто пустые…
– Я звонила вам, Николай Алексеевич, вчера вечером, – произнесла
