не двигался, лишь парализовано прикидывал в голове пройденное. Возвращаться отсюда поздно, дважды такой фокус не получится, и не дотянуться. Прыгнуть разве что. Рядом же. Положиться на везенье и прыгнуть. Вот так. Вот так люди в горах и разбиваются, подумал он. Где-то под сердцем волоком разливалось омерзительное дыхание ледяного вакуума. Рассказать только потом некому. Когда в горах приходят мысли о прыжках со стены на стену – значит все, человек уже выдохся. Допрыгался. Вверх дороги тоже теперь видно не было. Может быть, со страховкой и со свежими силами, и не сейчас, на это сейчас у него не оставалось сил. Гонгора чувствовал, что тут камням не удержать его. Он не знал, на что решиться, где то единственно верное движение и есть ли оно здесь, он не знал, что здесь верно, a от чего опытный человек бы воздержался, он вообще не видел тут верного решения, этот уступ стал его ловушкой. Все, одернул он себя, раньше надо было причитать. Кое-какие силы еще оставались, раз он еще не сорвался, Гонгора устал висеть тут, он хотел жить, он в любом случае не думал умирать вот так, шагнув вниз, как в затянувшемся кошмаре, такие вещи хорошо наблюдать, утопая в мягком кресле, у огня, имея пульт дистанционного управления на расстоянии вытянутой руки. Ведь мог бы жить, снова сказал он себе. Надо же было догадаться, тут одному не пройти, нет, надо тащиться сюда с Лисом. Шли бы и шли бы себе, горя не знали. Жевали бы листья. Обязательно нужно сократить… Тише, пипа, сказал ему бес противоречия, тише, нельзя же все предусмотреть.
Гонгора вдруг с предельной отчетливостью увидел перед глазами очертания фигуры в летных штанах, бесновавшихся на ветру, в плотно подпоясанной альпийской ветровке и с засученными рукавами. Фигура размахивала руками, задевая за острые края иззубренных парапетов, брала в свободном полете то, к чему стремилась, делаясь, все меньше и меньше, уходя к далекому темному дну сырого ущелья; он видел Улисса, потрясенного и забытого, слышал его бесконечный, жуткий, ни с чем не сравнимый вой-плачь, растянутый на все его длинные одинокие ночи, множимый мертвым эхом, уносимый унылым эхом, бессильно тревожившим тишину пустых гор. Вот этого он не хотел. Это было так нестерпимо и страшно, что он перестал чувствовать под ногами опору. Перехваченное горло готовилось непроизвольно исторгнуть из пересохших недр дикий каркающий звук, когда нога неожиданно рванулась, камень пошел в сторону и сразу же парализовано напряглись все измученные мышцы. Ступня, не дожидаясь команды с силой оттолкнув от себя предательски податливый пласт, помогая высвободиться, едва не увязнув в наслоениях щебня, а совершенно бесчувственные пальцы уже держались за широкий выступ, идущий по самой кромке «рога». Гонгора повисел, приходя в себя, чувствуя, как здорово ударился пахом во что-то, вздохнул, дернулся, закрепляя онемевшие пальцы на новом рубеже, и быстро нащупал ногой опору. Легкий озноб и томительное ожидание. Камень выдержал.
Дуракам
