многоэтажных гетто, жаждущий поквитаться с хачами. Есть и бесперспективные среднего возраста, или такие провинциалы, как я, которым некуда податься… Весь успех в жизни: уложил в кровать измятую москвичку, бывшую в употреблении, которая снизошла и пригласила “почитать Северянина”. Как она там декламировала с утробным придыханием, теребя бусы и хлопая натуральными ресницами: “хочу быть дерзким, хочу одежды с тебя сорвать…” А поутру потащила в ЗАГС неполноценного, мол, будний день, без очередей. И захомутала. Нашлёпала печать в паспорте и теперь визжит: “Я тебя прописала!..” Зато устроилась: есть муж, есть работа – редактирование бумажного журнальчика, бесполезного в эпоху бесчисленных интернет-ресурсов. Повысила свой социальный статус в безнадёжной хрущобе, где вымирают в соседних клетках совки-неудачники и судачат до посинения глоток соседки на скамеечке. Теперь местная пьянь остерегается, и в подъезде не пристают, как же, “муж из милиции”. И стойка моя боксёрская с депрессивным фэйсом на утренней тренировке под десятками заспанных глаз, тянущихся со всех окон к спортплощадке, под лай выгуливаемых четвероногих друзей…»
Сойдя по многолюдной лестнице в прохладную подземку, влез кое-как в переполненный людскими телами вагон и уставился на глянцевые рекламные постеры. В голове загрохотал незримый, слышный только ему магнитофон и посыпались с катушек обостренной музыкальной памяти обрывистые рифы раннего англосаксонского хард-рока. Замяв под самое нутро психоделический фон, он принялся анализировать:
«Паника в аппарате началась, когда наверху смекнули, что в лабашихинском ОРЧе люди занялись делом, а на начальство плюнули… Составить грамотно документ, правильно расписать и отправить по команде вовремя – в оперативно-розыскной части не до этого. Бланки отчётности заполняли небрежно и сваливали в дела оперативного учёта, которые превращались потихоньку в накопительные. Вот и избавились от тех, кто хоть кого-то задерживал, выезжал в адрес по пять раз за смену. Прикрыли нас после многочисленных жалоб трудящихся с этнорынков: вах-вах, чмыри-шакалы, ОРЧ недорезанный, нарочно подбрасывает наркотики и стряпает дела… Слава Богу, табельное оружие за мной не закрепили, не нужно собирать, разбирать, смазывать, снаряжать обойму, перекладывать из кобуры в карман. На захват не брали, с опергруппами не выезжал, потому легко отделался. А Моргунову вызвали в суд, и эта тумба всех сдала…»
Насупленный и угрюмый, он обречённо поднялся по эскалатору и выбрел в подземный переход в самом центре города. Над головой грохотала площадь, в центре которой торчал постамент-обрубок. На нём когда-то водрузили памятник желчному страдальцу, застрелившему в отрочестве малолетнюю сестру, а в пору революционной зрелости – пьяного матроса, ворвавшегося в кремлёвский кабинет. А потом по приказам недужного почечника были замучены по всей России сотни тысяч русских. «Хорошо, что хоть памятник успели снести… За это “перестройке”, Горбачеву
