нтру главной улицы. Сквозь решетчатые стены веранд на землю косыми полосами падал свет.
Из-за стен слышался женский смех и звуки музыки.
Владелица самого дорогого заведения в столице бросила последний взгляд в окно. С высоты второго этажа вид был особенно хорош – подсвеченные снизу здания словно плыли по темным водам в окружении желтых и красных огней.
Еще одна ночь в веселом квартале, не отличимая от сотен тысяч других ночей. Смех, танцы, саке, распаленные мужчины, готовые без сожалений расставаться с серебром и золотом. Ночь – подруга гейши, обманщица, чаровница. Она завлекает, обещает мужчинам наслаждение, а взамен просит лишь немного денег.
Кстати, по поводу денег!
Госпожа Хасу решительно задвинула ставень и вернулась к бумагам и счетным палочкам. Баланс никак не желал сходиться, куда-то пропало почти двести серебряных момме, значит, снова придется проверять записи, выискивая ошибку.
Но стоило ей погрузиться в расчеты, как в дверь постучали.
– Госпожа, пришел даймё Такухати. – В огромных испуганных глазах юной гейши плескался страх пополам с любопытством.
Владелица «Медового лотоса» тяжело вздохнула. Она знала, что этого разговора не избежать, но все же надеялась найти беглянку раньше, чем Ледяной Беркут вернется в столицу.
– Проводи его ко мне, деточка, – велела она и мимоходом бросила взгляд в большое бронзовое зеркало у стены.
Безупречно, как всегда. Умелый макияж, изысканная прическа с дорогими украшениями, кимоно, которое не зазорно было бы надеть придворной даме. Да, видно, что не девочка, возраст не скроешь. Но это и неплохо – девочку бешеный даймё Эссо не стал бы слушать.
Он ворвался в комнату резко, чуть не снес дверь, как один из ледяных вихрей, которые приходили в столицу с его родного острова поздней осенью. Остановился напротив госпожи Хасу, сверкнув холодным голубым пламенем в глазах.
– Что это значит?! – почти прорычал генерал.
Госпожа Хасу степенно кивнула, предлагая гостю сесть.
– Здравствуйте, господин Такухати.
– Где Мия?!
Госпоже Хасу показалось, что вместе с этими словами на нее обрушилась ярость северного шторма. Она вцепилась в край кимоно, всеми силами стараясь не отвести взгляда. От дежурной вежливой улыбки свело щеки.
Гнев даймё был страшен. Если бы не годы, которые госпожа Хасу провела главой гильдии гейш, выступая послом, буфером и судьей в любых конфликтах между самураями и «кварталом ив и цветов», она бы не смогла удержать на лице доброжелательную и безмятежную маску.
– Сядьте, – повторила женщина вежливо, но настойчиво. – Мия сбежала, господин Такухати. Уже больше недели назад. Я сообщила страже, ее ищут, но пока, к сожалению, никаких вестей.
Шторм разбился о скалу, Такухати отступил, и госпоже Хасу показалось, что на лице его на миг мелькнула растерянность и боль.
– Сбежала? – хрипло переспросил генерал. – Когда? Как?
– Сядьте, – снова ласково предложила госпожа Хасу, указывая на циновку. – Ну же!
Он послушно сел, сжимая кулаки в бессильной ярости, и госпожа Хасу снова, в которой раз, напомнила себе, что при общении с хищниками главное – не бояться.
– Что за бардак у вас с охраной? На девушке должны быть метки…
Первый шок от известия уже прошел, и в глазах даймё снова загорелось колючее синее пламя.
Госпожа Хасу выложила на низенький столик серебряную сережку в форме цветка лотоса.
– Вот, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Это нашли в сумке почтового курьера. Девочка хорошо подготовилась перед побегом, господин Такухати.
Мужчина поднес сережку к глазам, изучая. Скривился и бросил на стол.
– Барахло! Слишком легко снять. Почему не браслеты, как в школе?
Госпожа Хасу вздохнула. Она предчувствовала: то, что она сейчас скажет, сильно не понравится генералу.
– Мои гейши не бегут, господин Такухати. «Медовый лотос» – лучшее заведение во всей Оясиме, я никогда не обижаю своих деточек. И они знают, что нигде больше у них не будет такой легкой и сладкой жизни… да и не умеют ничего другого. Возможно, это мне следует спросить вас, что вы такого сделали, что Мия предпочла голод и неизвестность, лишь бы не проводить каждый вечер с вами.
Акио Такухати сжал челюсти. Проступили и заиграли желваки под кожей, в глазах вспыхнула ослепительная ярость.
Вспыхнула и погасла. Даймё тяжело выдохнул и отвел взгляд.
– Я говорила с ней днем, – продолжала госпожа
