Мне надоело ждать, и я звоню сам.
– Я была ужасно занята все это время.
– Когда я тебя увижу?
– Когда у меня будет свободная минутка.
– Как насчет сегодня?
– У меня дневной спектакль.
– Приходи после него выпить чаю.
Она улыбнулась. («Нет, малыш, второй раз ты меня на ту же удочку не поймаешь».)
– Не получится, – сказала она. – Я всегда остаюсь в театре, отдыхаю у себя в уборной до вечернего представления.
– А мне нельзя зайти в то время, как ты отдыхаешь?
Какую-то секунду она колебалась. Пожалуй, это будет лучше всего. При Эви, которая без конца входит в уборную, в ожидании мисс Филиппс ни о каких глупостях не может быть и речи. Удобный случай дружески – мальчик так мил! – но твердо сказать ему, что продолжения не будет. В нескольких удачно подобранных словах она объяснит ему, что это – безрассудство и он весьма ее обяжет, если вычеркнет из памяти весь этот эпизод.
– Хорошо. Приходи в полшестого, я угощу тебя чашкой чаю.
Три часа, которые она проводила у себя в уборной между дневным и вечерним спектаклями, были самым любимым временем в ее загруженном дне. Остальные члены труппы уходили из театра, оставались лишь Эви, готовая удовлетворить все ее желания, и швейцар, следивший, чтобы никто не нарушил ее покоя. Уборная казалась Джулии каютой корабля. Весь остальной мир оставался где-то далеко-далеко, и Джулия наслаждалась своим уединением. Она словно попадала в магический круг, который делал ее еще свободнее. Она дремала, читала или, улегшись на мягкий удобный диван, позволяла мыслям блуждать без определенной цели. Думала о роли, которую ей предстояло играть, и о своих прошлых ролях. Думала о своем сыне Роджере. Приятные полумечты-полувоспоминания неторопливо проходили у нее в уме, как влюбленные в зеленом лесу. Джулия любила французскую поэзию и иногда читала вслух Верлена. Ровно в половине шестого Эви подала ей карточку. «Мистер Томас Феннел», – прочитала она.
– Проводи его сюда и принеси чай.
Джулия еще утром решила, как она будет с ним держаться. Любезно, но сухо. Проявит дружеский интерес к его работе, спросит насчет экзамена. Затем расскажет о Роджере. Роджеру было семнадцать, через год он поступит в Кембридж. Она постарается исподволь внушить юноше, что по своему возрасту годится ему в матери. Она будет вести себя так, словно между ними никогда ничего не было, и он уйдет, чтобы никогда больше ее не видеть, иначе как при свете рампы, почти поверив, что все это было плодом его фантазии. Но когда Джулия взглянула на него, такого хрупкого, с чахоточным румянцем и голубыми глазами, такого юного и прелестного, сердце ее пронзила внезапная боль. Эви вышла и закрыла дверь. Джулия лежала на диване; она протянула ему руку с милостивой улыбкой мадам Рекамье[46], но он кинулся рядом с ней на колени и страстно приник к ее губам. Джулия ничего не могла с собой поделать, она обвила его шею руками и так же страстно вернула
Рекамье, Жюли (1777–1849) – знаменитая французская красавица, хозяйка блестящего парижского салона во времена Директории и Консульства, где собирались известные писатели тех дней.
