на такие вопросы мысленно. А когда некому было спросить, появлялась та девочка. Маленькая девочка в синей, слишком большой для нее тунике, с белым покрывалом на голове. Девочка, которая редко, но очень красиво улыбалась. Куда ты едешь, Диз? – спрашивала она, и Диз менялась. Она не знала об этом, но она менялась. Чувства и эмоции, вернее, чувство и эмоция, наполнявшие каждую минуту ее существования, жившие в ее мыслях, когда она бодрствовала, и в снах, когда она спала, напряженно застыли там, внутри – в самой глубине. Но когда она задавалась прямым, а оттого сладостным вопросом, они вырывались наружу, сужали ее и без того узкие глаза, обостряли черты, сжимали губы, зажигали в зрачках холодное пламя. Куда ты идешь, Диз? Куда ты идешь?
– Есть один человек,– тихо проговорила она, глядя в густую темноту – и, как всегда, прямо перед собой.– Он должен умереть.
Дэмьен опустил занесенные над головой руки, лезвие топора вонзилось в чурбан. Дерево треснуло, раскололось до половины, во все стороны брызнули щепки. Дэмьен взглянул на застрявшее в чурбане лезвие, рывком высвободил топор и рубанул снова. На сей раз чурбан разлетелся двумя неровными обломками. Черт, он теряет сноровку. Похоже, пора отдохнуть. А может быть, он отдыхает слишком долго. В былые времена ему не требовалось двух попыток, чтобы разрубить голову врага.
Дэмьен выпрямился, поставил топор на землю, прислонив его рукояткой к пню, подобрал обрубки, аккуратно сложил в высокую поленницу у стены избы. Дров уже набралось более чем достаточно, хватит всему поселку на две зимы, но он никак не мог остановиться. Утром рубил лес, днем колол дрова, вечером складывал и перекладывал поленницу, стараясь обезопасить ее от обвала. Он просто помешался на этих дровах. Если бы сейчас стояла весна или начало лета, он бы с ума сошел. Но, к счастью, для заготовки дров был самый сезон, а так уж сложилось, что эта заготовка была единственным, что позволяло ему хоть недолго не думать.
Он окинул усталым взглядом двор, проверяя, все ли в порядке. Пот градом катил по лицу, и Дэмьен утер его ладонью. От соли давно зарубцевавшийся шрам снова начинало щипать, словно на его месте все еще была открытая рана, а он избегал этого ощущения. Не потому, что оно причиняло боль, а потому, что вызывало воспоминания, к которым он предпочитал не возвращаться… лишний раз.
Дэмьен вошел в дом. Клирис накрывала на стол. Там уже стоял широкий глиняный горшок, над которым клубился густой, ароматный пар. Клирис подняла голову и улыбнулась.
– А я уже думала тебя звать,– сказала она.
Дэмьен совершенно не был голоден, но не хотел ее расстраивать. Он сел, дождался, пока она поставит перед ним тарелку и ложку, вяло поел. Ее внимание раздражало, но он понимал, что терпимость и согласие принимать заботу – это то немногое, что он может дать ей в ответ на любовь.
Клирис поставила перед ним кувшин с водой, и он с благодарностью попил. Ему хотелось водки или хотя бы вина, но он знал, что никакой пользы выпивка ему не принесет. Она это тоже знала. И не хотела, чтобы он спивался,– впрочем, обычное желание для жены (хоть они и не были женаты), однако Дэмьен был признателен ей за то, что она, пусть
