память подводит меня. Подводит к самому краю зияющей пропасти, и я застываю на месте не в силах пошевелиться… Ей не хотелось ничего знать о том, как темный вязкий поток затягивает тебя в другой рукав времени… и видишь отчетливо, до рези в глазах, четырехлетнего ребенка, сидящего в зале ожидания какого-то заброшенного аэропорта на тюках, перевязанных веревками… родители куда-то ушли, к пальтишку привязана смятая записка с именем… потом забитый мокрыми дровами двор, где никто не хочет играть с очкастым изгоем-жиденком Гришкой Маркманом. Я всегда был там чужим… с тех пор избегаю знакомиться с новыми людьми… игр не было, да и детства тоже, вместо него какой-то подвал, наполненный потной возней, но осталась нерастраченная наивность, и зарождалась, пульсировала разбухшая память… потом куски беспощадной войны в бюрократических траншеях… ожидания в приемной ОВИРа… длинное горбатое слово «госбезопасность»… зажатая в кулаке повестка со свинцовыми типографскими буквами… Литейный, 4, подъезд 4, вход с Каляева… Неприметная Дверь Закона… липкий удушливый страх, стекающий по спине, когда ведут по лестничным маршам с затянутыми сеткой пролетами… и пальцы рук становятся холодными… сгорбился, чтобы быть поменьше, и о том, что нужно дышать, давно забыл… высасывающий всего меня, спасительный страх, тот что сильнее времени и пространства… без него сидел бы давно уже где-нибудь в Мордовии…
Предчувствия, которые мною овладевают, становятся все более дурными. Закручиваются, стягиваются к центру. Мимо проносятся знакомые запахи – потные, сладковатые запахи гниения, – от которых сразу начинает болеть голова. Словно где-то совсем рядом большая помойка с пищевыми отходами. Закрываю ладонью нос и под громкий стук собственного сердца продолжаю механически переставлять свои, вдруг ставшие чужими, ноги. Душа ушла в пятки, больно ступать, но продолжаю идти. Темнота разбегается во все стороны узкими отростками коридоров. Но для меня иного пути здесь нет. Путь из одной вселенной в другую неуклонно загибается вправо, образует спираль. Тусклый пунктир голых лампочек в потолке, аккуратные полукруглые ниши в стенах. Я знаю, что там, повернувшись лицом к стене, стоят мои друзья. Немного позади шагает дежурный – один из местных бесов низшего разряда.
Коридор наконец упирается в обитую черной кожей высокую дверь его кабинета. Дежурный останавливается, вытягивается по стойке «смирно», поворачивает голову направо, равняясь на невидимое знамя. Левой рукой уверенно распахивает дверь. Сам остается стоять в коридоре. Внутри тот же массивный полированный стол с зеленой лампой. Те же стальные шкафы. Обшитые дубом стены. Только плюшевые шторы приобрели теперь какой-то пунцовый оттенок. Стекло в просвете между ними наливается густой темнотой, блестящей, точно антрацит. В углу пылится трехцветный российский флаг. Но бюстужас – несмотря на охвативший меня страх, мелькает мысль, что стоит оставить себе это слово про запас, я имею в виду свой словарный запас – с Железным Феликсом исчез, оставив после себя белое пятно
