style="font-size:15px;"> Мне снилась всякая чертовщина. Будто я еду, как в раскачивающейся лодке, на одногорбом верблюде по Сахаре и постоянно сползаю с горба, то вперед, то назад, а Шувалов с другого двугорбого верблюда кричит мне: «Это ничего! На горбе всяко лучше сидеть, чем на колу!» А сам так уютно пристроился, сволочь! И вот так еду я, еду и вдруг мне стало казаться, что я еду вовсе не на верблюде… И тут налетел самум…
Проснулся я оттого, что мое лицо облизывал горячий язык. Это была рысь.
– Привет, – сказал я ей, и она потерлась о меня боком. – Как вас теперь называть? Скажем, Эгина. Мы теперь с тобой, Эгина, образцы смирения и послушания, и нам гарантировано все на свете. Полный пансион, как в Виндзоре. Извини, сейчас ничего нет, но через месяц будет. Получу первую зарплату, и все будет. Обещаю.
Я потрепал Эгине загривок, помял складки кожи на шее. От нее ничем диким не пахло. Рысь благодарно лизнула мне щеку шершавым языком, слегка сдавила зубами кисть руки, несколько раз прошлась мимо меня туда и обратно, прыгнула на верстак и там ровно задышала.
Я лежал на продавленном диване и смотрел в потолок с черными разводами. Фотографии я утром содрал и кинул в угол. Они там приняли более натуральный вид – грязи и мусора. Я скосил глаза. Рысь застыла на верстаке. Приснилось, наверное. Но я помнил ощущение влажного тепла, пахнувшего мне в лицо, когда Эгина стала облизывать меня своим горячим языком.
Послышались шаги. Наверное, Элоиза. Интуиция меня не обманула.
– Привет! – сказала она и чмокнула меня в щечку. Ее дыхание чем-то напомнило мне дыхание рыси. – Вздремнул?
– Привет. Вздремнул. Тут как на курорте.
– Я на рынок сбегала, купила фруктов. Айда наверх. Откуда цветы?
– Остаток Федуловых.
Элоиза взяла щетку и расчесала Эгине шерсть. Мне послышалось, как она приговаривала: «Эгина… Эгинушка…»
В помещении фондов было прибрано, пыль вытерта, полы вымыты, штукатурка и дранка выметена на лестничную площадку. Зал был наполнен светом. В чашке блестели мытыми бочками сливы и абрикосы.
Я попытался вспомнить подобный день в моей жизни и не вспомнил. Мало того, я вообще ничего не мог вспомнить. Если в жизни нечего вспомнить, была ли она?
– Что задумался? Давай ешь скорей. Через час комиссия. Будет сам мэр. Проверка готовности музея ко Дню.
Влетел Пантелеев в соломенной шляпе и круглыми глазами оглядел нас.
– Все вниз! Сбор у Салтычихи! Мэр вышел из кабинета!
– Может, он в туалет вышел, – пробурчала Элоиза, – поесть не дадут!
Что же вы, любезный, изволите прохлаждаться…
– Что же вы, любезный, изволите прохлаждаться? – спросила меня Салтычиха. – Вам же было сказано: в девять утра в понедельник ко мне на развод. Уже пять минут десятого.
– На развод? Мы с вами женаты? Да и встреча была, кажется, назначена на прошедший понедельник?
– Да? И почему же вас не было в прошедший понедельник?
Салтычиха оглядывала построившихся в коридоре смотрителей.
– Во
