помогу ему чем. Я ведь тоже таксидермистом был, четверть века!
– А двадцать лет в театральной критике? Сколько тебе?
– Скоро шестьдесят пять, – с гордостью произнес Федул.
– Ты ж говорил, полтинник?
– Это для прессы.
Абсолютная свобода бомжа…
– Абсолютная свобода бомжа, – ни с того ни с сего стал рассуждать Федул, – зиждется на его высоконравственных жизненных принципах и питается высоким моральным духом.
– Понятно! – сказал я.
– Брось, ни фига тебе не понятно. Жена есть?
– Нет.
– Ну вот, а говоришь, что тебе понятно все. Все понятно бывает только с женой. Я вот для большей ясности ее оставил одну. Ей это в самую кассу. Жены рады спровадить нас хоть в Зимбабве. Ладно, ты иди делай чего надо, а я тут вздремну пару часиков.
Он бросил в углу пальто и, кряхтя, устроился на нем и тут же уснул.
Часа два я перекладывал с места на место железо, пока не устал с непривычки и весь не перепачкался в грязи и ржавчине. Отряхнув штаны и рубашку, я вернулся в комнату таксидермиста и лег отдохнуть на диван. Федул, похоже, так и не просыпался. Не мешало бы и мне вздремнуть.
Я с завистью прислушался к его сопению Удивительно, как это я давеча закемарил на часок? Вот уже несколько дней я не могу уснуть. Видимо, бессонница приходит не от того, что нет сна, а оттого, что жизнь проходит как во сне. Я страшно вымотался, во мне накопилось столько усталости, что ею можно было усыпить целое сказочное королевство! У меня приступы бессонницы случались и прежде. Через неделю без сна у меня обычно начинались глюки, и мне порой казалось, что я раздвоился и наблюдаю за собой со стороны…
Я никак не мог уснуть и лежал с открытыми глазами. Но когда на минуту закрыл глаза и тут же открыл их, Федула в комнате не было. Не было и запаха, ему свойственного, совершенно дикого запаха воли. Меня это почему-то успокоило. Я, как в болото, проваливался словами в небытие сна: так… трубы сюда… уголки сюда… доски сю…
Вечер начался с пробуждения…
Вечер начался с пробуждения.
Была все та же удушливая тишина, но послышался новый звук.
Вошла Элоиза – мне теперь кажется, что я уже знал ее имя до того, как она представилась. Она вошла и воскликнула:
– А вот и Элоиза, котик! Ой, вы кто?!
– Скорей всего, котик. Кипятку не желаете, Элизабет?
– У Вовчика тут, как в гражданскую, кипятком потчуют. Вообще-то, я Элоиза.
– А я… – мой взгляд упал на рысь, – я Оцелот.
– Я знаю Оцелота, – сказала Элоиза, – это вождь сименонов. Читала.
Литература неисчерпаема.
– Вы, видимо, историк? – предположил я, разумея ее начитанность.
– Хранитель. Я подписываю коробочки и составляю реестры.
– Благородное занятие. И очень нужное, – искренне похвалил я.
Элоиза вспыхнула.
– Вам ли здесь судить о нас! – она
