им. И бодро зашагала туда, где слышались мерные удары волн о песчаный берег. Она чувствовала, что ей надо побыть одной. После всего, что она видела, лучшее противоядие – бриз, море, тишина и песок, осыпающийся под ногами. И еще вон та сосна. К ее широкому стволу можно прислониться спиной и смотреть на море и на ровную линию горизонта.
– Не надо было отпускать ее одну, – мрачно изрек Мещерский, когда они въехали на окраину Морского.
Кравченко сидел рядом с ним. На заднем сиденье возлежал спасенный Дергачев.
– И черт меня только понес к этому пруду, – продолжал Мещерский с досадой. – Вполне можно было бы в объезд.
– А этот пусть бы мозги себе вышиб? – Кравченко покосился на тело.
– А, никуда бы он не прыгнул. Я это понял, как только его на подоконнике увидел. Он же не прыгнул сразу, как мы туда ворвались, а мог бы, время было, значит…
– Что? – спросил Кравченко.
– Да ничего. Дурью он маялся, этот пьянчуга, куражился просто.
– Ты его знаешь?
– Откуда? Никого я в поселке не знаю, кроме Илюхи Базиса и его жены, – Мещерский вздохнул. – И этот Линк тоже, кажется, с приветом. К церкви какое-то отношение имеет. Прораб, что ли, инженер? Алтарь какой-то там воздвигает. Тоже хорош гусь – спихнул на нас этого кретина, а сам руки умыл. Нет, надо было все же не оставлять ее там одну, – повторил он сердито. – Это я тебе говорю. Ты муж ей или кто? Вам надо было вместе по пляжу прогуляться. Мог бы составить жене компанию. Ее тоже понять можно. Мало удовольствия с этим алкашом в одной машине сидеть, перегаром дышать.
– А, капризы… – Кравченко беспечно отмахнулся. – Я вообще не понимаю, чего ты паникуешь. Сам же ей сказал – тут по берегу и километра не будет. Что она – маленькая, заблудится в трех соснах?
Мещерский злобно оглянулся на мирно спящего самоубийцу, выругался, обозвав его «сукиным сыном». Выражался Мещерский редко, и почти всегда это было признаком сильного стресса или беспокойства.
Они въехали на центральную площадь Морского. По мнению Кравченко, озиравшего окрестности, площадь была какой-то чудной, словно наскоро слепленная декорация из совершенно разных спектаклей: две безликие двухэтажные стекляшки конца шестидесятых с вывесками «Почта», «Продукты» и «Салон красоты», пять новехоньких магазинов-палаток, крытых пламенно-алой металлочерепицей, старинный приземистый фольварк из красного кирпича, и все это в тесном окружении еще дюжины маленьких, одноэтажных, вросших в землю рыбацких домов, крытых где древней, чудом уцелевшей еще со времен Бисмарка, натуральной черепицей, где треснувшим шифером, а где новехоньким гофрированным железом, ослепительно сиявшим на солнце. Остроконечные фронтоны домов смотрели в сторону моря и были сооружены так, чтобы как можно меньше страдать от штормов и ветров.
Около площади располагалась пристань, и к молу со всех концов поселка вело сразу несколько улочек – узких и тенистых, стиснутых облупленными стенами и палисадниками, заросшими сиренью, кустами крыжовника
