этом – редкое качество – у нее был врожденный иммунитет ко всякого рода авангарду, к дуновениям интеллектуальной моды, к ужимкам посредственностей, кичащихся своей причастностью к некоему передовому идеалу, скрытому от профанов и не вполне доступному неофитам». «Русские женщины» тоже практически не допустили в свой круг шарлатанства – мнимой глубокомысленности, выпендрежа, выдаваемого за новаторство. Крусанов даже и романтическую необузданность своей героини решается объяснить в конце концов медицинским манером – душевной болезнью. Зато и пишет о безумии на редкость поэтично.
«Разве не происходит с каждым так: набилось внутрь столько раздирающих энергий, что жилы вздулись и – либо клочки по закоулочкам, поскольку не сдерживает давление материал оболочки, либо стравливаешь пар – истерика, запой, скандал в трамвае, избиение подушки. Нам это известно на примерах скопления дурных паров в нас дышащего ада. Но ведь, пожалуй, и дыхание рая может достичь в котлах / сосудах наших тел критических давлений, и тогда… Тогда наш дух не тяжелеет от угрюмой ярости, а жаворонком воспаряет в полуденные небеса, полные золота, лазури и очумелых трелей».
Мне и самому давно кажется, что человеческие характеры суть не более чем легкие психозы, каждый из которых вполне когда-нибудь может развиться и до тяжелого. Поэтому безумие героини вовсе не обесценивает ее вдохновенный монолог: «Можно сказать – идет война. Состязание грез, война соблазнов – ни горячая, ни холодная, ни на жизнь, ни на смерть – война на очарование». Так что теперь, когда меня станут упрекать, что я слишком часто ищу в основе социальных бурь столкновение грез, я всегда буду ссылаться на крусановскую Варю. Ибо чего хочет женщина, того хочет Бог. Возможно, именно этого он и хочет – чтобы она сама не знала, чего хочет. Как, например, Полина из «Станции Крайней» Вадима Левенталя: «Полине не позавидуешь: родители отправили ее учиться в Амстердам, а она, вместо того чтобы вернуться или выйти замуж за местного wasp’а, нашла себе Вилли. Родители не расисты, но нищий, безработный, без образования и вида на жительство иммигрант – это было выше их сил: на любую просьбу выслать хоть немного денег все последние годы они говорят Полине, чтобы бросала своего негра». Полина, однако, как-то выкручивается, платит за аспирантуру, за медицинские страховки и содержит детей, покуда Вилли подрабатывает уличным музицированием, не оставляя мечтаний когда-нибудь забацать хитовый диск. Однако новости типа мать с отцом тут в Майами дом купили временами пробуждают в Полине юморок, такой же черный, как Вилли: «Катюха, давай замочим Вилли, – хохочет она, и я вместе с ней».
Впрочем, и от Вилли есть польза. «Грех жаловаться; если б не это, давно бы уже его мочканула. Двадцать два сантиметра, мы мерили. И стоит два раза в день, что твой муэдзин. – Муэдзин – пять, – поправляю я. А не дул бы, как паровоз, было бы и пять».
Девушки явно не тургеневские. Великанша Полина, словно сорвавшаяся
