что ей нужно было такое место, куда бы она могла вернуться после своего блуда – дом, гнездо, нора, где она могла бы с упоением зализывать свои раны и обдумывать дальнейшую жизнь. Время от времени она возвращалась в родительский дом, однако там не было влюбленного в нее по уши Горы, а ей на тот момент требовалась жертва, раб, который бы мыл ее, как куклу в ванне, разогревал бы ей ужин и стирал чулки, а еще, и это главное, выслушал бы ее, утешил и приласкал. Она просто-таки упивалась этой своей женской силой, позволявшей ей, становившейся с каждым годом глубоко порочной и необузданной в своих желаниях, удерживать подле себя желавших ее мужчин. (В их числе, между прочим, был и ваш покорный слуга… И это при том, что я так ни разу и не дотронулся до нее! Разве что получал время от времени быстрые, безвкусные поцелуи благодарности за одолженные деньги – она целовала, не глядя, попадая своими густо накрашенными губами то в щеку, то в висок, то в нос…)
«– Я сегодня останусь у мамы. Ей нездоровится. Говорю же, Гора, она заболела. И не жди меня сегодня… Нет, дело не в Вике, и вообще, я с ним рассталась. Ты же помнишь… И не начинай все снова! Я устала от твоей любви, ревности…»
Ей нравилось играть роль роковой женщины, сочиняя по ходу действия целые душераздирающие монологи, суть которых сводилась к следующему: как же вы все мне надоели, вы все хотите от меня любви, а сами не способны ни на что (подразумевались, конечно, помимо любви – деньги, подарки). На подарках она была просто помешана, и я воспринимал это как элементарную невоспитанность. Вероятно, это родители испортили дитя, заваливая с детства подарками. Ребенок вырос и стал требовать такого же к себе уважения и любви, подкрепленного материально, от всего окружения. Обнаружив этот ее грешок, я стал главным дарителем, вот только каждый раз ломал себе голову над тем, как бы удобнее вручить ей тот или иной подарок, чтобы она не поняла, что я безнадежно влюблен в нее… В нашей стране великое множество праздников, вот я и подгадывал, когда именно вручить ей то японский зонтик, то отрез бархата (у Лоры гардероб ломился от платьев и юбок, сшитых из этой благородной и так любимой ею материи), то серебряный браслет, то духи… Я не мог дарить ей дорогие вещи, поскольку тогда она все поняла бы, раскусила меня, и неизвестно, чем бы закончились наши отношения… Это сейчас, когда Лоры не стало, я начал понимать, как же я был глуп, непроходимо глуп, скрывая свои чувства, и что, возможно, моя любовь спасла бы ее от многих ошибок и заблуждений. Но как тяжело признаться себе в том, что я боялся ее! Я, взрослый мужик, с опытом семейной жизни (я был женат на Полине, и наш трудный брак продлился целых три года) и имевший в разное время любовниц, трепетал перед соседской девчонкой, как школьник… Все время, что я следил за Лорой и умирал по ней, я больше всего боялся быть высмеянным ею, поскольку знал, как остер ее язычок и сколько яда пульсирует в ее железках от рождения. И лишь после того, как она умерла, мне стало ясно, как же ничтожна была жизнь стороннего наблюдателя,
