евреями Крохмальной улице.
Само это предложение было не случайным – на Крохмальной жили, зачастую с трудом сводя концы с концами, множество выходцев из Радзимина. Многие из них были хорошо знакомы с главой тамошней ешивы равом Пинхасом Зингером, и потому у них не было никаких сомнений в его квалификации как раввина.
Хотя официально должность Пинхаса-Менделя и называлась «председатель раввинантского суда» («бейс-дина»), на самом деле, он был простым раввином Крохмальной улицы – одной из многих еврейских улочек Варшавы. Это означало, что ему приходилось не только разбирать судебные тяжбы и различные бытовые и имущественные споры между жителями этой улицы, но и консультировать их по различным религиозным вопросам.
А так как иудаизм касается абсолютно всех сторон жизни еврея, то вопросы эти были самыми разными. Одна их часть была связана с кашрутом, то есть многочисленными законами о запрещенной и разрешенной пище. Другие вопросы касались самых различных размолвок внутри семьи. Третьи – интимной жизни, которая у евреев также строго регламентируется Торой.
Со всеми этими вопросами, исповедями, проблемами жители Крохмальной улицы и шли к раввину. На склоне лет Башевис-Зингер любил повторять, что его отец выполнял на Крохмальной улице роль священнослужителя, судьи, семейного психолога, психотерапевта и сексолога одновременно, и со всеми этими обязанностями справлялся вполне профессионально. Возможно, добавлял Зингер, даже куда лучше, чем те, кто имеет соответствующие университетские дипломы.
И вот эта-то деятельность отца и давала Иче-Герцу поистине бесценный опыт и материал для будущих книг. Устроившись в углу отцовского кабинета и делая вид, что он поглощен чтением Талмуда, мальчик внимательно слушал все, что рассказывали пришедшие к отцу визитеры, и следил за тем, как отец разбирает их дело. Слушал – и запоминал, ибо с детства обладал поистине феноменальной памятью (когда ему было уже далеко за 80, Башевис-Зингер любил похвастаться тем, что даже в этом возрасте может воспроизвести по памяти порядок книг, стоявших в книжном шкафу в доме у его деда в Билгорае).
В случае, если мужчина или женщина приходили к раввину с какой-нибудь очень деликатной проблемой, касающейся их интимной жизни, отец приказывал Ицхоку выйти из комнаты, и тот послушно выполнял это указание. Но при этом (в чем Башевис-Зингер сам с лукавой улыбкой признается в книге «В суде моего отца») он почти всегда подслушивал ведущийся в кабинете разговор, узнавая таким образом многие не подлежащие огласке секреты взрослых.
Пинхас Зингер, кстати, знал, что его средний сын страдает чрезмерным любопытством, а потому разговоры на некоторые, особо интимные темы вел с посетителями в своем кабинете полушепотом.
Именно благодаря своему любопытству и чутким ушам, маленький Иче оказался посвященным в те стороны жизни, которые были неизвестны многим взрослым дядям и тетям. Видимо, в этой столь ранней просвещенности в подобных вопросах и следует отчасти искать объяснение тому значению, которое Зингер
