приходился в себя.
Но нет худа без добра – в доме родителей Иче-Герц снова окунулся в традиционную еврейскую атмосферу. Все жители местечка были крестьянами и ремесленниками; представителей интеллигенции в нем не было и в помине, и единственными собеседниками юноши были все эти месяцы только брат и родители.
Само собой, в отцовской библиотеке не было никакой светской литературы, и Иче-Герц снова с головой погрузился в чтение каббалистических книг, сочинений Рамбама, Рамбана, Магарала, Рамхаля и других еврейских философов.
Эти книги, а также сама атмосфера родительского дома, невольно способствовали укреплению его пошатнувшейся было вере в Бога. Вновь и вновь он сверял свои впечатления от мыслей еврейских религиозных мыслителей с уже прочитанными книгами западных философов, и вновь и вновь убеждался, что логика и сила аргументации первых ни в чем не уступает вторым.
Однако наибольшее впечатления на Исаака Башевиса-Зингера в те дни произвели книги рабби Нахмана из Бреслава[24]; точнее, сказки, притчи, проповеди великого философа и каббалиста, записанные его учениками. Мысли рабби Нахмана о личной ответственности человека за все происходящее в мире, его равноправном партнерстве с Богом в сотворении собственной судьбы и т. п. потрясли его. Но вместе с тем сама трагическая история жизни рабби Нахмана и ранняя смерть этого, как пишет Зингер, «абсолютного праведника» стала для него еще одним доказательством того, что от Бога нельзя ждать милосердия и справедливости в человеческом понимании этого слова.
«После всего прочитанного я не мог не верить в существование Бога, но и любить Его я тоже не мог. Я пришел к выводу, что возможна вера в Бога и без любви к Нему»
– пишет он в романе «Мальчик в поисках Бога», подводя итоги своего пребывания в родительском доме.
Знакомство с книгами рабби Нахмана из Бреслава привело Зингера еще и к мысли о том, что тот, помимо всего прочего, был еще и великим писателем, самые простые, подчас даже примитивные, на первый взгляд, произведения которого полны глубочайшего философского смысла. И вместе с этим пришло понимание того, в чем заключается, может быть, главная проблема современной ему еврейской литературы – ей не хватало глубины, многозначности, полифоничности. Тех самых «вторых» и «третьих» трансцендентных смыслов и сверхидей, которыми были пронизаны все произведения Достоевского и Стриндберга. Отсюда неминуемо следовал ее примитивизм: еврейские авторы так яростно и так прямолинейно проталкивали в своих произведениях те или иные идеологические догмы, что ни о какой многоплановости их опусов не могло быть и речи. Все это было тем более нелепо, что именно еврейская литература еще с библейских времен накопила огромный опыт и построения, и анализа текстов так, чтобы в нем открывались при каждом новом прочтении все новые и новые смысловые пласты. Это, в свою очередь, означало, что он был прав, когда в разговорах с Тодрусом
Раби Нахман из Бреслава – (1772–1810/) – один из духовных вождей хасидизма на Украине, основатель его брацлавского течения, выдающийся религиозный философ и мистик.
