завела разлюбившая его жена) и с ужасом понял, что это была его последняя ночь, которую он провел с Надей. Ночь без любви, без надежды…
Надя еще спала, и он долго рассматривал ее безмятежное лицо, ее чуть приоткрытые розовые губы, темные ресницы, русый локон на бледной щеке, подсвеченный утренним скупым солнечным лучом… Она была так красива и так желанна в эту минуту, что он вдруг понял, что теперь, когда ее не будет рядом с ним, она станет для него еще красивее и желаннее… А он, несчастный брошенный муж, станет испытывать при мысли о ней невыносимую боль, и это будет продолжаться до тех пор, пока не случится нечто невероятное, что сможет вернуть ее обратно, на эту же кровать, в эту полную тихих семейных радостей жизнь.
Он понимал, что происходит с Надей, в свои тридцать два года и ему приходилось испытывать нечто подобное по отношению к женщинам. Увлечение, страсть, влюбленность, все то, что составляет эмоциональную основу каждого не поддающегося управлению или объяснению скоротечного романа, когда люди, внешне благополучные и счастливые в браке и от которых этого меньше всего можно ожидать, вдруг бросают жену, детей и, словно сорвавшись со своей оси, несутся на обочину любви порывом сильнейшего сексуального чувства. Именно на обочину любви, Дмитрий был в этом абсолютно уверен, поскольку еще ни разу не встречал людей, которые, попав в подобную ситуацию и перенеся этот любовный стресс, вернулись бы в свое прежнее состояние и продолжили бы нормальную, в его представлении, жизнь. В книжные, киношные и театральные истории о большой и страстной любви, питающей и очищающей души обезумевших любовников, он не верил. Как не мог поверить и в то, что Саблер, похитивший его жену, вскоре не пресытится ею. Новизна отношений и ситуации в целом спадет, все красивое и бутафорское, как цветы и шампанское по вечерам, любовные игры на сбитых простынях при свечах, – все это приестся, и останется лишь безобразная по своей неприглядности реальность, состоящая из детского плача по ночам, стойкого запаха подгорелого молока в кухне, утомленной и невыспавшейся чужой жены (растрепанной, в ночной рубашке, раздраженной), непонятно каким образом оказавшейся в его, Саблера, холостяцкой квартире с целым выводком орущих детей…
Но где взять слова, чтобы остановить помутившуюся рассудком молодую жену? Ее как ураганом подхватило и понесло в неизвестность, и ему, Дмитрию, стало страшно за нее и за детей, и он готов был даже произнести те унизительные для каждого брошенного мужа слова: ты поди погуляй, узнай, как не сладко там, на чужих простынях, а потом возвращайся, я буду тебя ждать… Он так часто об этом думал, что сейчас не мог и вспомнить, сказал ли он это на самом деле или же только хотел это сделать. В любом случае он готов был повторить эти слова… Он заранее прощал ее за все те ошибки, которые она собиралась совершить.
Как же ему хотелось в то утро схватить ее, сжать в своих объятиях и вдруг просветленно понять, что весь этот кошмар с Саблером – всего лишь сон! Но, пощупав пальцами затылок и сморщившись от боли (голова-то была
