запасном полку и затем в военном училище, то могу утверждать, что изменения, произошедшие в боевой подготовке, были громадными.
Армейская жизнь никогда не была легкой, но в училище начались такие трудности, вспоминая которые, я думаю – как же мы могли такое вынести? Командиры, как это часто бывает в армии, опасаясь за свою репутацию и карьеру, настолько повышали требовательность, что служба порой казалась невыносимой. И все вело к максимальному усложнению, ибо все это исходило из принципа – учить на трудностях. Как только начинался дождь, немедленно объявлялась боевая тревога и нас выводили на поле, на учения.
Армейская жизнь никогда не была легкой, но в училище начались такие трудности, вспоминая которые, я думаю – как же мы могли такое вынести? Командиры, как это часто бывает в армии, опасаясь за свою репутацию и карьеру, настолько повышали требовательность, что служба порой казалась невыносимой.
И под дождем, и в грязи, без горячей пищи, на концентратах, которые нам выдавали, мы проводили по несколько суток. Копали траншеи в ограниченные сроки, была жесточайшая норма времени, за которую нужно было отрыть окоп нужного профиля. Затем это место обороны оставляли и совершали продолжительные марши. Я участвовал даже в стокилометровом марше. Это была настоящая пытка. Как известно, по уставу суточный переход не должен превышать 40–45 км. Нетрудно представить, что значит совершить за сутки стокилометровый марш в условиях бакинской жары под палящим солнцем, когда и обычный марш дается очень тяжело.
Дисциплина была доведена до крайней педантичности. За опоздание из увольнения на 3–5 минут – гауптвахта, на 15–20 минут – курсантов отдавали под суд военного трибунала.
Каждую субботу и воскресенье устраивались двадцати-тридцатикилометро-вые кроссы. Наше училище бегало до своего лагеря в Сумгаите (35 км) и назад с полной выкладкой, то есть с вещмешком с полагающимся запасом всего необходимого нехитрого солдатского имущества, а вместо продовольственного пайка, так называемого неприкосновенного запаса, клали в вещмешок кирпичи.
Дисциплина была доведена до крайней педантичности.
За опоздание из увольнения на 3–5 минут – гауптвахта, на 15–20 минут – курсантов отдавали под суд военного трибунала.
Станковые пулеметы несли по очереди. Эти марш-броски были настолько изнурительными, что возвращаясь в расположение части (сальянские казармы), мы падали в полном изнеможении рядом с кроватями, а в кровати можно было ложиться только во время ночного сна.
Многие и многие курсанты теряли сознание еще во время бега на дистанции, их подбирала санитарная машина, которая следовала по нашему маршруту. Особенно летом, когда жара стояла невыносимая. В училище были случаи самоубийства, некоторые курсанты не выдерживали такой нагрузки и уходили из жизни.
Шли постоянные учения, днем и ночью, зимой и летом, и все время в поле с главной задачей, чтобы все было как можно труднее. Это считалось приближенным к условиям
