вздохнула Клавдия и одним махом опростала половину стакана. Занюхала корочкой и пристально, с сочувствием уставилась на сидящего напротив, убитого горем парня. Наконец сказала, снова перейдя на хриплый шепот: – Я вот что думаю, Славочка. Неспроста этот арест-то. Просто так хороших людей не забирают. А только когда кто-то, змей подколодный, донос на них грязный пришлет. Анонимный. Мол, так и так, довожу до вашего сведения, что своими ушами слышал, как такая-то прилюдно ругала партию и лично дорогого товарища… – Дворничиха резко замолчала и многозначительно ткнула пальцем в потолок. Добавила, уже заметно спокойнее: – А фамилию свою, дескать, здесь не указываю, потому что боюсь возмездия со стороны вражеских пособников. Понял? Так-то. Вот и кумекай, кому и когда Михайловна, мать твоя, могла дорогу перейти. Сволочей и завистников во все времена достаточно было.
– У мамы не было врагов, – тихо прошептал Слава. – Она была совершенно неконфликтным человеком. Да и завидовать нам не в чем. Вы сами знаете, как мы живем. Жили…
– Не скажи, – мотнула головой дворничиха. – Всякое бывает. В общем, сам думай.
Помолчав, Клавдия спросила:
– Что делать-то теперь станешь? Здесь ведь житья тебе уже не будет, милый.
– Мне завтра утром на допрос, – глухо сообщил Корсак. – Если не посадят… наверное, уеду из Ленинграда.
– Ну… может, оно так и лучше, – хмуро кивнула Клавдия и смахнула сбежавшую из глаза слезу. И – застыла, молча уставившись на стакан с остатками водки и целиком погрузившись в себя.
– Я пойду, тетя Клава. – Ярослав встал. – Спасибо вам. Добрая вы.
Дворничиха даже не шелохнулась. Он отодвинул ящик обратно к стенке, развернулся и вышел из сарая. Подхватил мешок с мусором, донес его до переполненных мусорных баков и направился домой. Проходя по двору, Корсак почти физически ощущал, как, опасливо прячась за шторами, из окон их дома смотрят, провожая его любопытными, сочувствующими или откровенно злорадными взглядами, сразу несколько пар человеческих глаз.
Глава 4
Когда первая волна перенесенного Славой потрясения схлынула, навалилась тягучая апатия. Тело было вялым, словно набитая лоскутками тряпичная кукла. Не хотелось ни есть, ни пить, ни думать о безрадостном будущем, которое, если уж быть до конца объективным, фактически наступило. Слава просто лег на диван, заложил руки за голову и долго смотрел в открытое окно на проплывающие по оранжево-синему вечереющему небу мягкие кучевые облака. Он умышленно гнал от себя всякие мысли. Знал, всецело веря просветленному разуму великого Лао Дзы, – когда придет время, постоянно включенное на протяжении всей человеческой жизни подсознание подскажет самый разумный выход. Самый правильный шаг к единственно верной дороге. А менять ему предстоит многое. Если не сказать – все.
Старинные часы на комоде пробили десять вечера.
Слава незаметно погрузился в сон, оказавшийся совершенно не похожим на все виденные
