от попавшей в свежие раны грязи с чужих говнодавов. Не спасало даже самовнушение. Японские шпионы-невидимки, по словам Леонида Ивановича, владели этим трудным искусством до такой степени, что могли, даже лишившись в бою руки, долгие дни пути до дома заставлять себя не терять сознание и не обращать внимания на боль. Так что до величия духа самураев Славе Корсаку, целеустремленно идущему по пути воина, еще так же далеко, как пешком задом наперед– до Страны восходящего солнца. Но он не собирался останавливаться. Ни в прямом, ни в переносном смысле.
Покачнувшись и задев бедром вечно распахнутую, вросшую в землю калитку в покосившемся заборе и поднявшись по скрипучим ступенькам на крыльцо профессорского дома, Слава громко постучал в дверь. Силы окончательно покинули его. Колени подкосились. Беглец медленно опустился на черные от старости доски, прислонился спиной к бревенчатому срубу и закрыл глаза.
Хоть конец света трубите и покажите, где переждать – больше он не сделает ни шага!..
Дверь открылась не сразу. Ботаник, явно оторванный от завтрака, а потому активно работающий челюстями, едва увидев своего ученика – измученного, мокрого от пота, изодранного, пребывающего в полуобморочном состоянии, с провалившимися глазами, под которыми залегли черные круги, к тому же обутого в явно чужие кошмарные ботинки, – без лишних слов подхватил Славу, помог подняться и завел в дом. Не забыв при этом сторожко оглядеться. Пусто.
– Иваныч… – Ярослав открыл глаза, встретился взглядом с сэнсэем и принялся сбивчиво, то торопливо, глотая слова, то делая долгие паузы, рассказывать профессору историю своих злоключений, начиная с вызова к ректору, беседы с капитаном НКВД и известия об аресте мамы и заканчивая поездкой на грузовике. Сомов молчал, хмуря брови. Когда переступали через высокий порог между сенями и горницей, из-под рубашки споткнувшегося Корсака с глухим стуком выпал револьвер. Сомов поднял его, играя желваками, и спрятал себе под ремень. Осторожно усадил Славу на стул, сразу дал напиться холодной колодезной воды, после чего присел на корточки и помог избавиться от едко смердящих, покрытых пылью ботинок пьяницы.
Увидев покрытые коркой запекшейся крови, распухшие, изрезанные подошвы, нахмурился, осторожно стянул рваные носки, затолкал их в ботинки и вынес на двор. Бросил на периодически сжигаемую мусорную кучу за сараем. Принес из сеней какой-то веник – пук сушеной травы, снял с вбитого в стену гвоздя железный таз, тщательно вымыл руки в рукомойнике, плеснул в таз горячей воды из стоящего на печи чайника, бросил пучок сушеной травы, чуть разбавил холодной водой, чтобы не сильно жгло, и заставил продолжающего свой путаный рассказ Славу, скрипя зубами, опустить в таз ступни. Помогло. Когда рассказ был закончен, Корсаку стало чуть легче. Боль мало-помалу отступала. Но было совершенно очевидно, что несколко дней ему придется провести лежа в постели. О возможности заражения он предпочитал не думать. Ближайщие сутки все окончательно расставят по местам – или обойдется,
