леднем автобусе в темно-оранжевый день уходящего года. За окном падали пурпурные снежинки, игриво ударяясь о танцующих в суете людей. Город, как ребенок, в ожидании новогоднего чуда никак не мог заснуть. Освещенный пятиконечными огнями неона, он превратился в галактическую елку и вспыхивал, как китайская гирлянда, в такт угасающего американского джаза, звучавшего в его, опять же, китайских наушниках. Желтые такси находили среди разобранной на детали толпы своих пассажиров и увозили их по закрытым от чужих глаз адресам. Улыбчивые манекены на витринах, одетые в странные для московской зимы легкие наряды, продиктованные европейской модой, прятались под толстыми стеклами от реальности. Окна многоэтажных домов, хозяев городского камня и бетона, горели финансовым уютом своих обитателей изнутри и полезным безразличием к остальному внешнему миру снаружи. Логичному восприятию мира второго десятка двухтысячных, как и обычному жителю столичного трафика, абсолютно все равно, что творится в параллельных от него мирах. Огненные вывески магазинов и клубов сменялись именами баров и ресторанов, извиваясь одной бегущей цепочкой символов. Весь этот спектр знаков представлял собой законченный вид одного большого созвездия, состоящего из очень странных для столицы иностранных названий. Важные, как их хозяева, деловые машины с нанятыми водителями, толкались в разноцветной змеиной пробке вместе с ветеранами японского, американского, европейского и, даже, отечественного автопрома. А вслед им с огромного плаката улыбалась красивая девушка в лиловом развевающемся шарфе и салатовом купальнике, тоже спешащая на золотистом кабриолете по горящей путевке в египетское лето Марса Алама. Он невольно улыбнулся и подумал о том, что было бы круто, если б новый год начинался с лета. Сразу же в небе появилось горячее солнце. Снег под ногами превратился в белый песок лучших пляжей Пхукета и Ямайки. Шубы на девушках стали разноцветными бикини, а елка на Тверской обернулась пальмой, завернутой в блестящую упаковку из конфетти и серпантина. Замерзший серый полицейский стал растаманом с дымящимся пайпом в руке и улыбнулся белозубой чернокожей улыбкой трехцветному светофору, который мгновенно вспыхнул всеми цветами радуги. А мрачное московское небо превратилось в теплый океан счастья, по берегу которого, обгоняя столичную зиму, спешила девушка в развевающемся шарфе на кабриолете с того самого рекламного плаката. Стало немного теплее и веселее. Люди тем временем, спеша сесть за заказанные столики в ресторанах у сцены и дома перед телевизорами, уже обгоняли пурпурные падающие снежинки, почувствовав опасную близость приближения переливающегося нового года. Автобус, скрипнув, как пиратский корабль причалил к остановке. Он поднялся, снял наушники и направился к открытым в мороз дверям и уже сделал первый шаг навстречу к безразличным для него снежинкам…
– Эй, подожди… Ты всегда так вещами разбрасываешься?
Он обернулся и в проеме автобусных дверей увидел фигуру высокого человека, держащего в руках белый конверт со старой пластинкой.
Вася прыгнул в убитые высокие тапки и, прихватив из холодильника банку классической колы, с силой хлопнул дверью своей квартиры. Лифт как всегда по своей вредной привычке застрял, а точнее завис между шестым и седьмым этажом. Вася поспешил пешком вниз мимо бледных стен подъезда, исписанных чьими-то запаренными тэгами, смертельными ругательствами, строчками не совсем трезвых песен и очень пьяными признаниями в любви, которые он уже выучил наизусть. Смахнув знакомый пепел с перила на четвертом этаже, он перешагнул через пьяного соседа, который снова не сумел открыть дверь и мирно дремал в проеме на чужом коврике в позе собаки. Надписи на стенах становились ярче и агрессивнее, а буквы огромнее. Теперь среди них появились очень похожие на наскальные рисунки дикарей сцены охоты на северных зверей. А на этаж ниже начались откровенные сцены московской изобразительной школы секса, выполненные карандашом, вперемешку с рифмованными угрозами явно гопнического характера с ироническими ошибками. И вдруг, среди круговорота варварских призывов, наскальной живописи и нацистских лозунгов возник отчетливый рисунок огромного глаза, который, как рентген, смотрел внутрь Васи. Он на секунду приостановился, потом отвернулся и поспешил дальше вниз, стараясь сбежать от тяжелого гипнотического взгляда глаза со стены. Столкнувшись с молодыми бардами, создающими на своей гитаре одноаккордные звуки на третьем этаже, и поющими про травку, пиво и шлюх, Вася поспешил, не остановившись даже поздороваться, однако, услышал их грязную шуточку в свой адрес, запущенную фристальной песней ему в спину. Глаз продолжал преследовать Васю своей томностью. Его не насторожила ни старушка со второго с пустым мусорным ведром, что-то сама себе рассказывающая о маленькой пенсии, ни грузчики с холодильником на первом, которые не торопясь, молча, курили. Он выбежал из подъезда на темно-сиреневую улицу, и только закрывшаяся за спиной тяжелая серебристая дверь избавила его от преследовавшего кошмарного взгляда в затылок. Вася наконец-то сделал вдох. Напротив подъезда стояло обычное желтое такси и он, как само собой разумеющееся, запрыгнул в него.
– Туда,
