рогами, пластмассовый олимпийский Мишка, – эмблема московской олимпиады восьмидесятого года.
На приполке серванта лежали две такие же бамбуковые циновочки, как и на холодильнике. Симметрично одна к другой. На одной из них стояла копилка в виде серой ушастой мышки.
Кроме серванта через полураскрытую дверь была видна низенькая тахта с широкими красными подушками. Поверх них лежал полосатый матрас. На нем – куцая белая простынка и грубошерстное одеяло.
Дарья Дмитриевна распахнула дверь шире.
– Вот эта комната… Ее я сдаю. Белье заберу. Но если вам нужно… Только… – старуха замялась.
– Я заплачу, – угадав, что она хочет сказать, произнес Псих. – Скажете, сколько вам надо.
Старушенция на мгновение замерла: к щедрости квартирантов она не привыкла.
«Хотя, черт их всех знает…» – пронеслось у нее в голове.
– Лишнего не возьму.
Теперь ей уже хотелось, чтобы этот человек остался здесь.
Психу у старушенции тоже понравилось. Григорий Скворцов – это были очередные его вымышленные имя и фамилия, одни из многих, – носил в своей душе необузданный первозданный хаос. Непролазная чаща диких мыслей не поддавалась никакому упорядочению и лечению. Поваленными стволами деревьев в ней любому здравому соображению дорогу перегораживали абсурдные идеи и представления. Но именно потому, что такой чудовищный сумбур содержался внутри его физической оболочки, вне ее пределов он обожал порядок и чистоту. Так бывает у особенно опасных психических больных.
Испытывая острое наслаждение, лже-Скворцов продолжал рассматривать старомодную обстановку. В маленькой прихожей помимо крашеного холодильника стояла допотопная кухонная тумба. Она досталась покойному старухиному мужу по наследству от матери, жившей в собственном домике в Люберцах.
Поп Иван был проницательным человеком. Еще в сельской больнице во время разговора с врачом – «почему такие сложности с диагнозом? Надо обязательно над этим поразмыслить» – он заподозрил в состоянии Евграфа что-то опасное.
Тяжелая болезнь сама по себе таит угрозу для жизни больного, но здесь было еще другое… Сельский священник еще раз заехал к врачу. Уже без мальчика. Говорил с ним. Заезжал к другому, третьему, – они работали в больницах двух ближайших районных центров. Никто не сказал ничего определенного… «Странные физические проявления…» – терзался священник. – «Либо у несчастного мальчика нетипичные симптомы какого-то вполне заурядного заболевания, либо…»
Странно, но щемящая жалость, которую поначалу испытывал поп Иван к маленькому Тюрморезову, улетучилась практически сразу после того, как он узнал его поближе.
Это был не первый деревенский мальчик, которого священник принялся опекать. Почти все здешние семьи принадлежали к разряду крайне неблагополучных. Дети росли так, что больше заботы они бы получали, живя на положении сирот
