он выскочил на улицу предупредить об опасности. Под окнами никого не было. Саша решил, что Максим полез в комнату вслед за Аюной. Стал присвистывать и громко шептать, но никто не откликался. Подпрыгнул, заглянул в окно, но почти ничего не увидел. Он был на голову ниже Максима. Не зная, что делать, Саша ринулся назад, в подъезд. Решил во что бы то ни стало задержать Цыдыповых на пороге.
Саша уже и не помнил, какие глупости говорил Гэрэлме. Это не помогало. Она просила его не мешаться под ногами. Тогда Саша заявил, что именно он испачкал стены на пятом этаже.
– Зачем? – удивилась Гэрэлма.
– Чтобы насолить вашему Сёмке.
Саша нарочно говорил грубо. Его не испугало даже глубокое, злобное сопение, раздавшееся из-за спины женщины. Там стоял Сёма. Он только что плакал и не хотел, чтобы Саша увидел его заплывшие глаза. Сёму успели отругать всем подъездом, и теперь он шёл за ведром и тряпкой, чтобы смыть пенную надпись.
– Зачем же ты вернулся? – Гэрэлма сомневалась в Сашиных словах.
– Я… – Саша растерялся, помедлил, но тут вспомнил: – Баллончик! Я уронил баллончик. Отец убьёт, если я не верну.
Теперь Гэрэлма поверила. Раскраснелась, рассвирепела. Стала дёргать Сашу за куртку – чуть ворот не оторвала. Повела его наверх, к Арине Гарифовне. Сёма, не переставая сопеть, понёсся впереди, с прытью, удивительной для его телосложения, перескакивая через ступеньки. Саша был уверен, что спас друзей – теперь у них будет достаточно времени, чтобы выбраться из квартиры.
– Вот так, – закончил рассказ Саша.
– А дальше чего было? – спросила Аюна.
– Чего-чего… Заставили всё мыть. Осколки собирать. Потом Гэрэлма меня за ухо через весь Городок к дому вела. И Сёма ошивался вокруг. Говорил, что на щепки разнесёт наш «Бурхан».
– А Гэрэлма?
– А она ещё баллончик выбросила, чтоб мне от папы больше досталось.
– Гадюка, – прошептала, скорее даже прошипела Аюна, словно сама обернулась змеёй.
– Ну мне и досталось. Кое-как сидел сегодня. Это хорошо, что папа снял с ремня пряжку. Потом ещё два часа в углу стоял. Теперь телевизор на неделю запретили.
– Сашка! – Аюна неожиданно обняла Сашу. – Спасибо тебе. Ты молодец. И прости, что я тебя Людвигом называю.
– Да ничего, – пробубнил Саша.
Даже в полумраке штаба было видно, что он покраснел – на его худом тёмном лице выступили ещё более тёмные полосы.
– Вообще это моя фамилия, так что ничего.
Максим злился. На всё и на всех сразу. На Аюну с её мёртвыми женщинами, из-за которых Саше влетело от отца – а Максим знал, что Рудольф Арнольдович бывает очень строг. На Сашу, который зазря подставился и навлёк на них войну с «Минас Моргулом». Но больше всего он злился на самого себя – за свою трусость, которую испытал под Сёминым окном. Никто о ней не узнал, но легче от этого Максиму не было. Он-то помнил тот порыв – убежать,
